Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев

— И как давно они ушли? — спросила мать обеспокоенно.

— Часа два тому назад. А что такое?

— Да нет, ничего… Странно, однако, что провожание затягивается…

— Молодёжь, куда им торопиться? Заговорились да и задержались.

О том, что Андрею необходимо было уйти как можно раньше и что Марта уговорила его остаться «ещё на денёк», он не знал и потому в затянувшемся провожании ничего странного не усматривал.

Вытряхнув из мешка принесённый корм, он ушёл снова, пояснив:

— Вчерашним массажем ты изгнала всю хворь. Схожу ещё разок, покуда не жарко.

Прошло ещё около часа, дочь не возвращалась, и у Ольги Готлобовны появилась серьёзная обеспокоенность… Но, как ни странно, не в связи с возможной облавой: о подготовке к ней она бы наверняка узнала, так думалось ей. Просто пришёл на память утренний разговор, когда Марта высказала горячее желание повидаться с хуторскими друзьями и подружками. Не находя иного объяснения случившемуся, невольно предположила, что та либо не поняла её запрета, либо… позволила себе ослушаться.

Такого за дочерью пока не водилось, но — успокаивала она себя — всё течёт, всё меняется: девочка подрастает, становится всё более самостоятельной, обретает и право на независимость. Возможно, не обошлось тут и без стороннего влияния…

Поставив греться воду, готовя генеральную стирку, Ольга Готлобовна занята была мыслями о дочери: не допускала ли излишней слабинки в воспитании? Не рано ли положилась на её самостоятельность и благоразумие? И не случилось ли так, что Андрей стал для неё большим авторитетом, чем сама мать? Ежеминутно вслушивалась, не поскуливает ли То-бик, встречая хозяйку; но, увы, напрасно.

Ждала возвращения отца с явным нетерпением, и когда тот снова показался в калитке, с тревогой поспешила навстречу:

— Её до сих пор нет… Папа, она точно сказала, что только проводит?

— Именно так и сказала: «Провожу немножко нашего гостя».

— Я уж думаю, не ушла ли она с ним на хутор?

— Они бы так и сказали…

— Может, побоялись, что не разрешишь?

— На неё непохоже… Да и Андрей не способен на обман — знаю его сызмалу. А там кто их знает, — под давлением факта, который был, как говорится, налицо, усомнился и он, — может, и ушли. Переходный возраст, что с них возьмёшь!..

И оба сошлись на том, что девочка к вечеру непременно объявится. Когда же и эта надежда не сбылась, не знали, что и подумать. Вернее, чего только не передумали! И лишь с большим опозданием стукнуло: а может, сегодня фашисты осуществили «набор детей для страховки от действий партизан» (так значилось в предписании)… «Именно за этим явился тот молодой офицер! Вот почему меня отпустили управляться по хозяйству… Ах, какая ж я дура, что не кинулась вовремя! «— казнилась Ольга Готлобовна. Остаток ночи провела она в слезах.

С тяжёлым сердцем спешила утром на свою ненавистную, проклятую работу. Теплилась надежда: авось состав ещё не ушёл; может, не всё ещё потеряно!..

Комендант пристально посмотрел на вошедшую в кабинет секретарь-переводчицу, заметил её припухшие, покрасневшие от слёз глаза, поинтересовался:

— Вы сегодня неважно выглядите, фрау Ольга… Вам нездоровится?

— У меня громадное горе, господин Бёзе… Вчера днём исчезла куда-то моя четырнадцатилетняя дочь. Вышла из дому… проводить приятеля и не вернулась… — Слёзы судорогой сводили горло, мешая говорить нормально, она еле сдерживалась, чтобы не разреветься.

— Что вы говорите!.. Это ужасно. Примите мои искренние сожаления по поводу случившегося…

— Скажите, господин Безе — только правду, прошу вас! — вчера… не была ли осуществлена акция по набору детей? — с трудом овладев собой, она буквально впилась в него взглядом.

Бёзе достал сигарету, неспешно прикурил от зажигалки.

— Да, это так, фрау Ольга… Но я не допускаю, что и ваша дочь могла клюнуть на этот мой мыльно-спичечный крючок. Дело в том…

— О господи! — не стала она дослушивать рассуждения коменданта. — Эшелон уже ушёл?

— Насколько мне известно, да.

— Ради всего святого, сделайте что-нибудь! — взмолилась она. — У вас ведь тоже есть дети, поставьте себя на моё место…

— Сожалею, что так вышло, весьма сожалею, — не дал он ей договорить. — Постараюсь вам помочь, фрау Ольга… Не медля свяжусь по телефону, прикажу снять ваших ребят и доставить обратно. Думаю, они не успели отъехать слишком далеко.

— Пожалуйста, господин Бёзе! Буду век за вас бога молить!

Комендант достал записную книжку:

— Назовите их данные.

— Марта Цегеле. А имя мальчика — Андрей. Андрей Гончаров, — вспомнила она и фамилию.

— Займетесь текущими делами с господином Пфердом. — Положив записную в карман, Бёзе поднялся из-за стола. — Дам ему распоряжения и сразу же еду хлопотать по вашему делу. Можете на меня положиться. Но: если ваши ребята действительно окажутся в числе набранных нами.

За, в общем-то, непродолжительное время работы под началом этого гестаповца Ольга Готлобовна достаточно хорошо узнала натуру Бёзе: безжалостен, лицемерен. Ей страстно хотелось надеяться на благополучный исход (отпали всякие сомнения, что дети стали жертвой облавы), однако, услышав это его «но», поняла: палец об палец не ударит, чтобы помочь её материнскому горю, отделается лживыми заверениями…

Ах, если б знать, если б предвидеть!.. Зачем, господи, согласилась на эту, такую опасную, такую рискованную работу!.. — уже в который раз корила себя, горько сетовала. Но ведь и не неволили, — оправдывалась сама перед собой. Предупреждали: случиться может всякое, даже самое худшее. После долгих и глубоких раздумий дала согласие. Сообразуясь с долгом перед Родиной и необходимостью борьбы с чумой века — фашизмом. Значит, нужно крепиться, взять себя в кулак. И всё стерпеть ради миллионов людей — не только советских, но и обманутого, оболваненного народа самой Германии, с которым она как-никак одной крови.

А может — теплилась и такая, пусть — маленькая, надежда — даст бог, партизаны проявят оперативность, сумеют спасти детей от неминуемой гибели. Ведь сведения об эшелоне уже ушли по цепочке…

В кабинет, где всё ещё подавленная, разбитая горем, сидела Ольга Готлобовна, вошёл помощник коменданта, офицер баскетбольного роста, тощий, словно жердь, с повязкой на левом глазу и вытянутым, как лошадиная морда, лицом.

— Мне поручено допросить с вами двух недочеловеков, — сообщил он, не взглянув на неё и даже не поздоровавшись; кроме арийского гонора, в голосе сквозила ещё и явная досада. — Необходимо установить, не связаны ли они с каким-нибудь бандформированием.

Вести допрос с этим садистом уже доводилось, и она знала: издевательства над арестованными, их муки доставляют ему пьянящее наслаждение. Возможно, ещё и оттого, что один из истязуемых им лично ухитрился лишить его левого глаза. Поэтому попросила: