Олесь Донченко - Карафуто

— Пароход!

Это слово было на устах у каждого, его повторяли шепотом, как наиболее дорогое имя, глаза людей хотели пронзить тьму, чтобы увидеть своего спасателя. В скором времени сверкнул и второй огонек. Капитан знал, что так горят огни на мачтах больших пароходов. Два белых огонька.

Пропитанные бензином пакли вспыхнули ярким желто-синим факелом. Ветер развевал над шлюпкой огневые пряди. Это был сигнал бедствия, призыв о помощи. Встали на колени даже те, кто неподвижно лежал на дне шлюпки. Надежда на спасение возвращала силы изнеможенным людям. Они будут жить, они снова будут ходить по земле, увидят своих детей и друзей.

Огни приближались. Полоса света от сильного прожектора легла на гребень всклокоченного моря. Свет слепил людям глаза. От парохода отошел катер и приблизился к шлюпке.

— Кто такие? — долетело из катера на японском языке.

Капитан составил рупором ладони и позвал:

— Советские моряки… Из погибшего парохода «Сибиряк». Потерпели крушение…

И десятки голосов в шлюпке, стараясь перекричать бурю, помогли капитану:

— «Сибиряк»… Тайфун… Советское судно… Экспедиция… Гибнем…

Какие-то слова команды долетели с японского катера, он круто развернулся и пошел назад к пароходу, зарываясь в волны.

Капитан стоял ошарашенный, не понимая, что произошло. Факел дотлевал в руке геолога Дорошука. Японский пароход на ходу развернулся правым бортом, посылая во тьму лучи зеленых огней. Расстояние между ним и шлюпкой начало быстро увеличиваться.

— Ушли… — не веря своим глазам, прошептал Дорошук. — Капитан, неужели они бросили нас?

Капитан не слышал. Сжав кулаки, он напряженно вглядывался в ту сторону, где исчезал пароход.

Неожиданно Володя вздрогнул от пронзительного вопля. Хотта стоял на носу шлюпки и на японском языке посылал проклятия своим бывшим землякам.

В скором времени огни парохода исчезли за черной стеной тьмы. Отчаяние и негодование охватили пассажиров шлюпки. Было их двадцать пять — моряков и геологов экспедиции. Никто не мог постичь поступка командования японского парохода. Оставить погибающих людей без помощи в зубах злого тайфуна — это все равно, что убийство.

— Неслыханная подлость! — кричал в ухо капитану Дорошук. — Именно потому, что мы советские граждане…

Геолог не закончил. Внезапный толчок, непонятное скрежетание — шлюпка подпрыгнула вверх, вниз, волна накрыла людей с головами. Володя ощутил, что уже не сидит на банке и его ноги не касаются днища.

Оглушенный массой воды, рухнувшей на него, он на миг растерялся, его поразила молниеносность катастрофы. Еще миг, и он бы погиб в клокочущем водовороте. Но это длилось лишь несколько секунд. Володя выплыл. Волна подхватила его и вынесла на гребень. Показалось, что это лучше, чем быть в бездне, ожидая, что вот сейчас тебя снова оглушит вода. Юноша по возможности старался делать меньше движений. Он экономил силы. Озираясь, надеялся увидеть возле себя отца или перевернутую шлюпку. Темень выедала глаза. Володя не слышал ни воплей, ни криков о помощь. Промелькнула неясная мысль: неужели все погибли?

Совсем близко слышался страшный, беспрерывный грохот. Находясь на гребне высокой волны, он на секунду увидел седую жуткую стену и догадался, что это — береговой прибой. На расстоянии двух десятков метров клекотала пена у скал. Володя с невольным отчаянием заработал руками и ногами, стараясь задержаться в море. Он скользнул вниз, и в тот миг, когда многотонная масса воды должна была всем весом упасть на него, он составил руки стрелой, нырнул под волну и пронизал ее насквозь. Он плыл назад, в море, сражаясь за каждый метр. Невыразимый ужас гнал его подальше от скал, от седой линии прибоя.

Юноша знал, что там, на камнях, смерть. Но плыть против волн было безмерно тяжелее, чем качаться на их вершинах. Володя быстро убедился, что дальше бороться у него нет сил.

Могущественный бурун-великан надвигался на него. Юноша хотел нырнуть под него, но изнеможенное тело чуть двигалось. Бурун свалился на голову со страшной силой.

Целый день не закрывалась дверь квартиры геолога Дорошука. Еще утром к Вере Герасимовне приехал председатель городского совета — высокий мужчина с рыжими усами. Он первый принес весть о гибели «Сибиряка». Очень осторожно, мягко начал он говорить с Верой Герасимовной, но она сразу же догадалась, что случилось несчастье, и покрылась бледностью.

Приезжал врач, дважды наведывался секретарь партийного комитета, приходили соседи, знакомые, товарищи Володи. Вера Герасимовна лежала на кушетке с синяками под глазами, обессиленная и желтая.

Страшное горе, которое так неожиданно свалилось на женщину, опустошило сердце, затмило разум. В мыслях носились слова сочувствия и скорби, высказанные людьми, желающими поддержать ее в горе. Но многих из них Вера Герасимовна впервые видела. Они входили и выходили суровые, огорченные, притихшие…

Ночь прошла без сна. В болезненном бреду женщине мерещились лица мужа и сына, потом поднимались высокие волны, Вера Герасимовна слышала, как, потопая, кричал ее Володя. Она срывалась с кровати и босиком бежала к порогу. Ее перехватывала сестра, успокаивала и снова укладывала в постель.

На следующий день самолет привез центральные газеты. В черной рамке был напечатан некролог и большой портрет Дорошука. В заметке о гибели «Сибиряка» со всем экипажем и с пассажирами сообщалось, что на место катастрофы прибыл пароход «Куйбышев», который принял сигналы «SOS», но было уже поздно.

Позже на сахалинский берег, у мыса Пильво, что в километре от японской границы, выбросило мертвые тела капитана «Сибиряка», врача и трех матросов, а также обломки шлюпки, которая, по всем признакам, принадлежала погибшему пароходу. В скором времени на прибрежных скалах был найден еще один изуродованный труп, в котором едва можно было узнать Птичко, радиста с «Сибиряка».

То, что ни Володи, ни мужа не нашли, временами рождало у Веры Герасимовны неясную надежду, но газеты в один голос говорили о гибели всех членов геологической экспедиции.

После опубликования некролога начали пачками поступать телеграммы и письма. Они шли со всех концов Советского Союза. Письма грудой лежали в ящике, на кровати, белели на столе. Веру Герасимовну это глубоко поразило, ее собственное горе было горем тысяч и тысяч людей, большинство которых никогда не видели Ивана Ивановича. Это отгоняло отчаяние — тяжелое, как те волны, которые поглотили дорогие, родные глаза…

Наверное, на третий или, может, на четвертый день после катастрофы Вера Герасимовна тихо подошла к двери Володиной комнаты. Было далеко за полночь. Она постояла под дверью и начала прислушиваться. Пусть будет так, как было раньше. Ничего же не изменилось. Володя в своей комнате, наверное, готовится спать, слышно, как он заводит часы. Он получи их в подарок от отца, когда перешел в седьмой класс. Тогда ему было четырнадцать лет. Как быстро летит время! Сейчас у мальчишки на верхней губе уже начали пробиваться усы, и он иногда задумчиво пощипывает их двумя пальцами. А если волнуется, нижняя губа так трогательно, по-детски дрожит.