Лазарь Лагин - Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова)

Часа через два Егорычев разбудил Смита и сам прикорнул на часок-другой.

Когда, по подсчетам кочегара, луна уже зашла, он поднял со сна Егорычева и осторожно, чтобы не будить лишнего свидетеля — Розенкранца, растормошил Боба.

— Тише! — погладил он мальчика по его курчавой голове. — Ты можешь говорить как можно тише?

— Могу, — прошептал Боб.

— А ты храбрый мальчик?

— Храбрый, — прошептал Боб.

— Ты понимаешь, что с нами тебе нечего бояться ничего на свете?

— Понимаю, — прошептал после некоторой паузы юный Смит. — Вы с желтобородым сэром могущественней всех колдунов на свете. Ведь правда?

— Правда, — подтвердил Егорычев. — И знаешь что? Зови меня «дядя Костя».

Он так соскучился по русской речи, что не пожалел нескольких минут на то, чтобы разучить с мальчиком эти два русских слова. Боб оказался способным учеником.

— Ты понимаешь, что мы тебя любим, потому что ты хороший, умный, храбрый парень? — продолжал Егорычев.

— Понимаю, дядя Костя.

Ни одно музыкальное произведение не доставляло никогда Егорычеву столько наслаждения, как эта коротенькая фраза.

— И что мы не желаем тебе ничего дурного?

— Да, дядя Костя.

— Ты настоящий молодец, Бобби! Мы тебе сейчас поручим одно дело, и ты спасешь свою деревню и всех остальных людей вашего острова от гибели. Ты хочешь спасти свою деревню и всех людей от страшной опасности?

— Да, дядя Костя!

— Тогда посиди одну минуту тихо и ничего не бойся!

Смит взобрался с ногами на нары и попытался ножом раздвинуть пальмовые листья, из которых выложена была крыша. Это оказалось безнадежным делом. Пришлось вырезать кусок крыши. Сквозь образовавшееся окно в хижину хлынул свежий ночной воздух. Две звезды возникли перед глазами кочегара, как два застывших в полете трассирующих снаряда. В отдалении слышался неясный говор, детский плач, блеяние коз. Мирное население Нового Вифлеема переселялось в пещеру. Над крышей задумчиво шелестели колеблемые бризом листья темных, еле приметных в густом мраке деревьев. Если хорошенько прислушаться, можно было в минуты затишья различить сонное дыхание океана.

— Там что-то происходит, — прошептал кочегар, примостив вырезанный кусок на прежнее место и придерживая его ладонью.

— Боюсь, что это пахнет войной, — сказал Егорычев. — Бобби!..

— Я здесь, дядя Костя! — тихо отозвался мальчик. После того как Смит закрыл отверстие в крыше, в хижине снова отступила кромешная темнота.

— Ты умеешь лазить по крышам?

— Умею! — отвечал мальчик с обидой в голосе. Он не ожидал подобного вопроса от людей, которые только что его так высоко оценили. — Каждый мальчик в Новом Вифлееме умеет лазить по крышам.

— Я в этом и не сомневался! — успокоил его Егорычев. — Тогда вот что… А ну-ка, давай свое ухо!..

И Егорычев, опасаясь, что их может подслушать Розенкранц, на ухо объяснил Бобу, что он должен будет сделать, когда выберется на волю.

— Все понял? — заключил Егорычев свое напутствие.

— Все, дядя Костя.

— И главное, не бойся… Значит, что ты скажешь отцу Джемсу? Мальчик повторил инструкцию Егорычева слово в слово.

— Ну, родной, — сказал Егорычев и поцеловал мальчика в лоб. — Действуй!

Подсаженный Смитом, Боб с кошачьей ловкостью выбрался наружу, неслышно соскользнул с крыши на траву, отверстие закрыли, и в Большой мужской хижине снова воцарилась душная и жаркая темень.

В начале седьмого донесся бешеный грохот барабанов, рев гигантских труб, высокий и частый звон деревянных брусьев: Новый Вифлеем после краткого молебна пошел священной войной на южные деревни.

— Сейчас, — сказал Егорычев, — попробуем произвести разведку местности.

— Кстати, барон, — вполголоса и как бы между делом осведомился Фламмери у Фремденгута, когда в пещере не было ни Мообса, ни Цератода, — почему вы забрались с этим делом в такую глушь?

— Я вас не понимаю, — ответил Фремденгут. Он действительно поначалу не разобрался в истинном смысле слов мистера Фламмери. — Что вы имеете в виду?

— Конечно, где-нибудь в Европе и даже в Северной Африке испытывать ее было бы и в самом деле рискованно.

Фремденгут теперь уже понял, что имеет в виду его собеседник, но изо всех сил заставил себя сохранить на лице самое невозмутимое выражение.,

— Ничего не понимаю, сэр… Что вы имеете в виду?

Фламмери, не обращая внимания на слова Фремденгута, продолжал свое:

— …Но забираться в такую дыру и рисковать при этом миллиардами (я убежден, что не менее чем шестью, а быть может, семью, даже десятью миллиардами) золотых марок!.. Хорошо еще, что я здесь… А если бы высадилось человек пять таких молодцов, как этот красный Егорычев?..

— Вы говорите, как пифия, — попытался рассмеяться Фремденгут.

— Я говорю, как акционер вашей фирмы, барон!.. И я вынужден, к своему прискорбию, заявить, что это было в высшей степени легкомысленно с вашей стороны. Да не прикидывайтесь вы, ради бога, непонимающим, сэр! Неужели вы настолько наивны, чтобы полагать, что мы, в Штатах, не догадывались, зачем вам нужны были материалы, которые вы закупали через наше бразильское отделение, и через наше стокгольмское отделение, и через наше стамбульское отделение, и что вы там такое сооружали в Норвегии и так далее и тому подобное?..

— Тут явно какое-то недоразумение, — побледнел Фремденгут, — уверяю вас.

Фламмери окончательно утвердился в своих подозрениях. Большего ему покуда и не требовалось.

— Вы не хотите быть со мною искренним! Пожалуйста… Только надо бы вам знать, что Егорычев что-то подозревает.

— Право же, вы говорите какими-то загадками, мистер Фламмери…

— Гильденстерн доносит, — продолжал Фламмери, — что Егорычев и Смит сговорились с несколькими его односельчанами, чтобы те с мотыгами отправились с ним при первой же возможности ковыряться, в земле где-то сразу по ту сторону ручья… Как бы они не откопали в конце концов то, что Егорычев так упорно разыскивает…

— Егорычева при любых обстоятельствах следует ликвидировать! — быстро перебил его Фремденгут.

— И вдруг она попадет в руки Егорычева…

— Его надо ликвидировать! — повторил Фремденгут. — Хотя я и не понимаю, в чем…

Цератод, несколько раз показывавшийся за время этой беседы в дверях, видимо, решил не дожидаться ее конца и решительно вошел в пещеру, полный нескрываемой ярости.

Фремденгут увидел в этом прекрасный повод увильнуть от неприятного разговора. Он вскочил на ноги:

— Я, кажется, мешаю… Мистеру Цератоду, я полагаю, требуется с вами о чем-то срочно поговорить.

С этими словами он поспешно покинул пещеру, оставив Фламмери наедине с Цератодом.

— Вы, я вижу, чем-то огорчены, дорогой мой друг? — заботливо осведомился Фламмери. — Что-нибудь случилось?