Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

На осторожный стук в окно бабка Килина спросила из-за двери, кого бог принес, и, узнав по голосу Юрася, ахнула, запричитала. Юрась юркнул в сени, спросил шепотом, нет ли чужих, и прошел в хату.

Куприян в пиджаке дремал на кровати. Увидев, кто заявился, вскочил, будто его черти подбросили, выпучил глаза, позеленел весь и дышать перестал. Зрачки колючками впились в племянника.

— Добрый вечер, — поздоровался Юрась негромко.

Дядя засопел, застучал ногами, показывая дрожащим скрюченным пальцем на дверь:

— Геть! Геть, шибеник! Чтоб твоего злодейского духу тут не было!

Юрась пытался заговорить, но дядя продолжал кричать неистово и злобно:

— Геть, сказал! Геть, иначе кликну полицию!

«Ну, пошел теперь кривляться! Черт с тобой, кривляйся, пока не надоест!» — беспечно подумал Юрась. Снял шапку и сел на лавку, вытянув ноги.

— Да вы послушайте, дядя, у меня к вам важное дело… — сказал он примирительно.

— Нет у меня никаких делов с убивцем! Нет тебе здесь приюту, изменник! Уходи, пока цел! Сейчас же уходи!

— Да послушайте ж, дядя. Ну, скажите вы ему, бабо…

Куприян, размахивая кулаками над головой, выбежал в смежную комнату. Юрась пошел было вслед за ним, но бабка встала на пороге.

— Не чипай его. Сядь и не рыпайся. Дядя покричит-покричит да и утихомирится… Чи ты его не знаешь? Лезь краще на печь и лежи себе. Ох, горенько мое! И на что ж ты поубивал тех хвашистов? Ой, загубишь ты свою головоньку. Не сносить ее тебе. Ну, скидай чеботы, отдохни, а я вечерять тебе соберу.

Юрась снял стеганку, сапоги, растянулся на печке с угла на угол — иначе не вмещался. Вот это жизнь! Красота! Тепло! Хорошо! Но только бабка успела подать ему подушку, как в сенях залязгала щеколда. Юрась слез с печи. Распахнулась дверь, и Юрась обмер: в хату входил вооруженный фриц. Встал посреди комнаты, поглядел на бабку Килину, на Юрася, спросил:

— Вер ист да шрейст? [11] Кто кричит?

Из смежной комнаты выскочил Куприян уже совсем одетый. Поклонился немцу, указал пальцем себе на грудь:

— Староста…

Солдат кивнул головой.

— Их ферштее [12] Понятно. .

Затем солдат показал на Юрася:

— Вер ист да? Зих аусвейсен документ? [13] Кто это? Ваши документы?

Юрась стоял ни живой ни мертвый, испуганно глядел на дядю, дядя — на Юрася.

Вдруг Куприяново лицо перекосила злоба. Он, показав на племянника, крикнул солдату:

— Бери его! Он бандит! Партизан!

— О-о! Партизан? — с изумлением воскликнул солдат и тут же, направив на Юрася автомат, властно приказал: — Хенде хох! [14] Руки вверх!

Юрась продолжал растерянно стоять.

— Выходь, паскуда! Выходь! — шипел старик из-за спины солдата. Его крючковато растопыренные пальцы тряслись еще больше.

Немец блеснул угрожающе оружием.

Юрась медленно и вяло поднял руки и с гнусной покорностью ждал конца. Он смотрел сверху на щербатый перекошенный рот бабки Килины, на узкий, клином, подбородок старика, на задиристое лицо солдата. Часто стучало сердце, ладони цепенели, становились деревянными.

— Иди! — хрипел дядя в исступлении и стучал ногами. — Иди! Ступай вслед за своей потаскухой Агнией! Для всех вас — одна перекладина! — Он опять недооценил племянника.

Стоило ему это сказать, как вдруг с Юрасем что-то произошло. Произошло что-то необъяснимое, как внезапный возврат к жизни. Руки, налитые кровью, вдруг ожили. Все последующее запомнилось до мелочей. Когда фриц, показав арестованному на дверь, сделал шаг к печке, чтобы освободить ему проход, Юрась обрушился на него всем своим телом. Глухо бухнули половицы. Стол опрокинулся, затрещал. Испуганная бабка едва успела схватить со стола керосиновую лампу. Хрипящий клубок тел покатился, отлетел к стене. Бабка, часто крестясь, с лампой прижалась в углу. Солдат вцепился в свой автомат — не вырвать. Старик семенил вокруг, норовил ударить племянника ногой в пах, но Юрась изловчился, хватил фрица кулаком меж глаз. Автомат брякнулся на пол. Куприян схватил его, но Юрась вскочил на ноги, рванул оружие к себе так, что дядя грохнулся рядом с немцем.

— Нихт! Нихт! [15] Нет! Нет! — визгнул солдат отрывисто, закрываясь руками.

Юрась с силою опустил на фрица приклад, и тот вытянулся без движения. В хате стало тихо. Только Юрась дышал, как загнанная лошадь, и смотрел с отвращением на убитого. Лампа в оцепеневших руках бабки Килины мелко дрожала. От ее колеблющегося света казалось, что немец гримасничает.

И в этот момент раздался тоненький скрип и в дверях мелькнула спина Куприяна. Юрась бросился за ним, сграбастал в сенях, но юркий Куприян выскользнул из пиджака. Загрохотало упавшее с лавки ведро, покатилось, что-то упало еще. Прерывистое дыхание, короткая борьба, и в распахнутой двери показались двое: племянник волочил за ногу своего дядю. Тот упирался и в отчаянье что есть силы колотил каблуком по его рукам.

Багровый от натуги и боли Юрась не вытерпел и с силою крутанул ему стопу. Куприян пискнул по-заячьи и тут же перестал брыкаться.

— Только пикни! — поднес Юрась к его носу кулак и прислушался. На улице вроде тихо.

Куприян корчился на полу, ухватившись руками за вывернутую стопу. Бабка продолжала стоять уродливой статуей с лампой в руках. В хате висела густая духота от пота и крови: возле головы убитого натекла целая лужица. Юрась обошел его, надел сапоги, стеганку и, не глядя ни на кого, пошел к выходу. Еще шаг, и он за дверью. Но нет, остановился, взглянул на дядю и закинул автомат за плечо. Подошел к простенку, снял с гвоздя моток веревки, на котором бабка сушила стираное белье.

Лицо Куприяна перекосилось в тупом ужасе.

— Что ты? Что ты? Юрасю, опомнись! Я ж твой родной дядя!.. — залепетал он непослушным языком.

Хлопнуло и посыпалось, звеня, выпавшее из лампы стекло. Бабка глухо завыла. Желтый коптящий огонь тускло освещал развивавшуюся в руках Юрася веревку. Странная, печальная усмешка кривила его губы.

— Не тряситесь, давайте руки, — сказал он, но в этом «не тряситесь» прозвучали такие нотки, что Куприяну стало еще страшнее.

Минута — и он, скрученный по рукам и ногам, с заткнутым ртом оказался впихнутым в мешок. Юрась проверил завязку, сказал:

— Смотрите, бабо, ни звука! Чуете?

— Ой, чую, Юрасю, чую… Та за що ж ты меня, старую, кидаешь тутечки с убитым германом?

— Ничего, бабо, мертвые не кусаются… Не обижайся.

— То убивай и меня!

— За что, бабуля? Вы добрый человек, живите на здоровье!

— И что ж ты с дядьком зробишь теперички? Он же тебя поил-кормил… Да прости ж его, Юрасю, бо ж он не в себе!

— На убой для гестапо кормил меня… А с ним лично я делать ничего не собираюсь. Повторяю, молчок!

Погрозил пальцем и потащил мешок на крыльцо. Выглянул во двор — там по-прежнему пусто. Запер дверь снаружи на замок, ключ швырнул в бурьян. Затем взвалил мешок с Куприяном на плечо, автомат — на другое и скрылся в темноте.