Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

— Занимайте позицию, рассредоточьтесь в глубину, вон туда!.. И маскируйтесь. Бьют их минометы — головы не поднять.

Автоматчики согласились: с того места, что указал комиссар, площадь обстрела шире и толстые деревья дают возможность маневрировать. А минометчики все еще продолжали гвоздить по осиннику, оставленному бойцами Афанасьева. К Афанасьеву прибежал посыльный, вручил ему записку от Коржевского. Раненый командир приказывал комиссару взять на себя руководство боем и ставил задачу: оторваться от противника и увести отряд в глубь леса. Вся надежда — на последний резерв. Группа автоматчиков-должна во что бы то ни стало задержать вражескую конницу, обеспечить свободный проход раненых и обоза.

Афанасьев задумался. Оторваться от противника? Для этого нужно, чтобы он стоял, а ты уходил, а разве он будет стоять? На это его надо вынудить, надо создать видимость, что отряд отчаянно сопротивляется и не намерен сдвинуться с места, и так дотянуть до сумерек. А в темноте скрытно отойти и раствориться в лесу. Но некому это сделать — задержать, вынудить, дотянуть, — кроме автоматчиков. Афанасьев посмотрел на них, и в груди его стало больно и горячо. «Гвардия Коржевского…» Приблизился к ним. Стараясь, чтобы не дрогнул голос, сказал деловито:

— Уйдем мы отсюда не скоро… так что устраивайтесь основательней.

— Навсегда? — спросил кто-то с натугой, глухо.

— До вечера, — Афанасьев сунул себе за пазуху несколько гранат, подумал: «Сказать бы бойцам что-то хорошее, сердечное, чтобы знали, как они дороги мне, как мне жаль их!» Но тут же отбросил эту мысль и вместо добрых слов утешения и сострадания приказал себе строго: «Не расслабляться! А они-то знают, что нужно сделать, и, конечно, сделают. Остальное несущественно».

И он крепко пожал их заскорузлые, горячие ладони.

— Нас мало, но мы не имеем права умирать, нам доверена судьба отряда, — произнес Афанасьев.

…С наступлением темноты обескровленным остаткам партизанских взводов удалось выскользнуть из вражеского кольца. Варухин брел, держась за грядку саней, на которых везли раненого Коржевского в арьергарде потрепанной жарким боем колонны. А позади еще глухо потрескивали выстрелы, словно деревья, раскачиваемые ветром. Но все знали: трещат не деревья. Это Афанасьев с автоматчиками продолжали отстреливаться от карателей.

Старая пословица гласит: «В чужом бою каждый мудр», или, говоря словами, легче судить и поучать, чем делать дело самому. Понимая это, Коржевский старался поставить себя на место такого строгого, недоброжелательного военспеца-судьи с тем, чтобы подробней и придирчивей разобрать последний бой с карателями. И не просто с карателями-полицаями, а с кадровыми подразделениями противника.

Простреленная нога заживала плохо, нужных медикаментов не было, Коржевский лежал в землянке и критически исследовал подробности тяжелой боевой операции. Он подвергал беспощадному осуждению собственные расчеты, распоряжения, оценки обстановки, довольно точно воспроизводя в памяти события, объективно мог сказать, кто когда был прав, когда виноват; он все разложил по полочкам, но обвинительный приговор выносил себе, потому что, как считал, все исходившее от него не несло в себе элемента полководческого таланта. Поэтому и погибла треть отряда, половины командиров боевых групп нет в живых, много раненых.

О том, что у карателей потерь в людском составе гораздо больше, что задачу по ликвидации партизанского отряда «Три К» они не выполнили, что им досталась поистине пиррова победа — после боя возле пустоши у фашистов не осталось ни сил, ни средств преследовать партизан, — обо всем этом Коржевский не думал и не хотел слушать. К сведениям, полученным от подпольщиков из райцентра в подтверждение данных своей разведки, отнесся равнодушно, то же самое — и к словам Афанасьева, обвинившего командира в напрасном самобичевании. Афанасьева поражала перемена, происшедшая с Коржевским, ему было по-своему жаль страдающего командира. Отряд впервые столкнулся в открытую с сильным и хитрым врагом и, приняв удар, не только с честью вышел из трудного испытания, но и нанес ему значительный урон. А потери партизан?.. Потери тяжелые, но они были неизбежны.

Угнетенный смертью людей, которых хорошо знал, с которыми трудился многие годы, вместе воевал против общего врага, Коржевский тем не менее знал, что если даже все партизаны погибнут, последним славным финалом в переживаемом лихолетье будет победа народа. Поэтому ранение, бессонные ночи, наполненные думами о будущем отряда, не сломили его, чего боялся Афанасьев, а лишь измучили. Больней всего донимало его малолюдье, которое он наблюдал в лагере, выбираясь на костылях из землянки.

На плечи Афанасьева, исполняющего должность командира отряда, навалилась масса забот первостепенной важности, и первая из них — раненые. Васса со своими помощницами, женщинами-погорельцами из хутора Спадщина, делала все для раненых. Но что они могли сделать без врача, без медикаментов? Вынимать осколки и пули из человеческого тела Вассу не учили. Людей трясло в лихорадке, а у нее не было даже аспирина, йода, бинтов. Использовав все, что можно прокипятить и разорвать на полоски, она приуныла. В бессилье опускались руки и у ее помощниц. На их жалобы Афанасьев отвечал присказкой: «Раз взялись воевать, то нечего горевать». А тем временем послал двух партизан за пятьдесят километров в соседний партизанский отряд за помощью и по рации сообщил в центр о тяжелом положении «Три К».

Через сутки Лущилин принял утешительную радиограмму: из соседнего отряда к ним выехал врач и еще три человека с определенными инструкциями. Указывались фамилии, пароль и время прибытия.

Явились же они лишь спустя неделю на измученных конях, с грузом. В пути их застигла оттепель. Снег потемнел, стал рыхлым, лошади, шедшие по бездорожью, проваливались по брюхо.

Из приехавшей четверки кроме врача, худощавого сорокалетнего инвалида с прямой, не сгибающейся в колене ногой, выделялся солидным видом мужчина в кожаном коричневом пальто. Голос зычный, выправка строевика-пехотинца, на поясе пистолет в, желтой кобуре и финский нож. Он по приказу Центра был прислан на должность начальника штаба отряда. Третий, невысокого роста, в военной форме, но без знаков различия, назвался Мясевичем, уполномоченным особого отдела НКВД. И последний, черный парень с беспокойными глазами и искривленным носом, — долгожданный радист Аркадий Полухин.

Коржевский пригласил к себе на совещание командиров боевых групп, некоторые из них в последние дни были выдвинуты из рядовых бойцов. На совещании он представил прибывших и с удовлетворением заявил, что время и опыт показали: для существенной помощи фронту, для отвлечения крупных сил противника непосредственно с передовой, необходимо приступить к слиянию мелких отрядов в крупные группы, которые управлялись бы собственными штабами, имели бы части усиления и различные службы. Такие соединения смогут самостоятельно заниматься планированием и обеспечением широких операций.