Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

Внезапный треск и брызги огня. Прямое попадание! Чем-то обожгло ногу. Вижу слева от себя пробоину в полу кабины, посеченные осколками приборы, течет масло… красное… Нет, это кровь…

— Командир, ослабь управление! Мы кабрируем на опасных углах!

«Хрен с ними, с углами, зато вышли из-под обстрела». Бросаю штурвал, освобождаю педали. Кабина забрызгана кровью. Борттехник помогает мне бинтовать ногу. Грозовой фронт, к счастью, невелик, молнии остаются позади, болтанка постепенно утихает. Подстрекалов старательно ведет самолет, я сижу боком в кресле и морщусь от боли. Начинает светать. Впереди небо чистое, густо-синее. Проходит еще минут пятнадцать полета, и раздается возбужденный возглас штурмана:

— Вижу костры! Вон там… — показывает рукой.

Я смотрю. Костры горят правильно.

— Делай разворот и выпускай шасси, — приказываю Подстрекалову.

— Есть!

Это была первая самостоятельная посадка второго пилота на партизанскую площадку, и справился он отлично. Встречал нас Афанасьев со своими парнями, поднялся ко мне в кабину.

— Ну, чертяка полосатый, что с тобой делать? Опять не долетел по-человечески… — напустился он на меня, обнимая и целуя троекратно. — Не умеешь летать, так уж не рыпался бы!.. То самолет ему подавай для возвращения домой, то скорую помощь к трапу. А кость не перебита? — спросил он с опаской. — А ну, подними конечность!

— Пожалуйста! — продемонстрировал я пустячность ранения.

— Ладно, поедешь в лагерь на рессорнике.

— Увы, Илюха, в этот раз я не «ля визитер». У нас ремонт. За ночь наломались, намотались, отдохнуть надо перед полетом. Ты пришли к нам милосердную сестричку Вассу, она уже отпаивала меня однажды зимой, знает…

— У нас есть настоящий хирург, дипломированный. Пришлю его.

К самолету подогнали лошадей в упряжке, привязали веревку за стойку дутика [27] Хвостовое колесо. , потащили с посадочной площадки под высокие деревья в укрытие, замаскировали. Я устроился под дубом на расстеленных моторных чехлах. Стало совсем светло. Афанасьев подсел ко мне, налил из фляжки спирта, и мы выпили за встречу. Боль в ноге немного притупилась. Афанасьев пошел отдавать распоряжения, партизаны принялись выгружать самолет, а я прикорнул.

Разбудил меня доктор Кобзарев. Он не стал ковыряться в ране, сделал укол от столбняка, перевязал заново, сказал:

— Долетите… А дома почистят как следует.

До двух часов дня экипаж ремонтировал самолет, затем, пообедав, легли спать перед ночным полетом.

…Афанасьев приехал под вечер. По виду его я понял: что-то стряслось.

— Ну, что скажешь нового, комиссар? — спросил я его пободрее.

Он присел рядом, хлопнул ладонями по коленям.

— Какой я, к чертовой матери, комиссар!

— Почему это?

— Потому, что не умею настоять на своем, иду на поводу у других! — воскликнул он, зажигаясь, и загорелые пальцы его нервно затеребили мочку уха.

Я пожал плечами:

— Может, объяснишь все-таки?

Афанасьев махнул рукой.

— Навоевались сегодня — во! — провел он ребром ладони по своему горлу. Ему, видно, тяжело было говорить, но все же из его отрывистых фраз мне стало ясно, что случилось.

Приехав в лагерь, Косяченко провел с командованием беседу. В Москве, сообщил он, состоялось совещание руководства партизанским движением Украины и Белоруссии, на котором были изложены мнения о методах партизанской борьбы и об изменениях тактики боевых действий в зависимости от положения на фронтах. Назрела необходимость создания больших партизанских соединений для усиления ударов по тылам врага, для глубоких рейдов по оккупированной территории и отвлечения сил противника на себя.

Коржевский посмотрел многозначительно на Афанасьева: мол, ну что я тебе говорил? Пришло наше время!

— Непосредственной задачей украинских групп, — продолжал Косяченко, — является нанесение ударов по коммуникациям врага. Постепенно отряды области и соседи будут собраны в мощный кулак, но до этого необходимо выполнить ряд крайне нужных и весьма серьезных диверсионных операций. Отряду «Три К», поскольку он имеет определенный опыт, поручается нанести удар по одному из вражеских аэродромов бомбардировщиков. Окончательно цель будет указана по радио шифровкой.

После беседы Косяченко распорядился собрать личный состав отряда, он выступит с информацией о положении на фронтах и в советском тылу, а затем выполнит приятную миссию: от имени Верховного Совета СССР вручит партизанам награды.

Люди, свободные от дежурств и срочных работ, были построены, и после политинформации началось вручение правительственных наград, которые привез с собой Косяченко.

Адам Чубовский награждался посмертно медалью «За отвагу». Следующим был Варухин, получивший орден Отечественной войны II степени за спасение в бою раненого командира.

Афанасьев в свое время был категорически против представления Варухина к награде. Он достаточно глубоко знал психологию и моральные качества партизана Варухина, и даже спасение командира не изменило чувства устоявшейся антипатии к нему. Кроме того, Афанасьев считал, что оказание помощи раненому не подвиг, а святая обязанность каждого бойца, каждого партизана.

Коржевский тогда возразил:

— Ну, Илья, не ожидал я от тебя такой сверхпринципиальности… Можно подумать, что подобные события случаются ежедневно или что тебе наплевать, если б я, раненный, попал тогда к немцам…

— Да не в вас дело, Карп Каленикович, речь о Варухине. Могу поручиться чем угодно: на подвиг он не способен, не был он под огнем в том бою, мне достоверно известно. В землянке отсиживался, когда другие в это время…

— У тебя против Варухина предубеждение, я знаю. Может быть, ты и прав в какой-то мере, но в данном случае… Переносить личные антипатии на важные… Пойми, мы представляем к награде не просто личность Варухина, а… если можно так сказать, символ, что ли, для примера другим.

Коржевский не убедил Афанасьева, но и Афанасьев не разубедил командира. И вот Варухин первым в отряде получает орден.

Максима Костылева на базе не было, когда вручали награды, и Косяченко отложил медаль его в сторону. Максим появился в конце церемонии. Хмурые, усталые разведчики спешились, сняли с седла раненого товарища, повели в лазарет.

Позавчера они разведали, что в бывшую колхозную кошару возле деревни Кузяки согнали овец для отправки в Германию. Потолковав с жителями и понаблюдав за «объектом», Максим решил взять на базе подкрепление, захватить овец и угнать в лес. Летом мясо хранить негде, а тут живое подспорье для скудного партизанского котла. Коржевский одобрил задуманную операцию. Спустя некоторое время Максим, вернувшись, доложил, что задание выполнить не удалось. Если вчера в Кузяках околачивалось несколько полицаев, то сегодня там не меньше взвода немцев, вооруженных двумя станковыми пулеметами. Разведчики едва ноги унесли — такого жару задала им охрана.