Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

В это время за спинами прокатилось Требовательно и раздраженно:

— Доро-о-огу!

Партизаны колыхнули обнаженными головами, расступились. На поляну с блеянием вливалась отара. Овцы толкались, тыкались друг в дружку, стучали копытцами. По бокам и сзади угрюмо брели с палками сопровождающие. Присяжнюк покачал сожалеюще головой. Коржевский хотел было что-то сказать, спросить, но, видимо, не поворачивался язык.

— А теперь я должен договориться с тобой о порядке перевозки овец на твоем «штюкасе» [28] Пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87» (иронически). , — закончил Афанасьев свой печальный рассказ об операции с овцами.

Я возмутился:

— Позволь, Илья, мой «штюкас» не зафрахтован для перевозки мелкого рогатого скота! У меня другие задачи. Забираю раненых — и привет! Сколько их у тебя?

— Тяжелых — два, и двое ребят: сын Леси покойной, Сережа, и еще одна сиротка. В детский дом их… Груз невелик. А треклятых овец придется тебе взять. Слишком тяжкой ценой заплачено за этих тварей, пропади они пропадом!

— И не подумаю! И никто меня не заставит.

Афанасьев закивал согласно головой, чертя прутиком по носку своего сапога. Я видел, он всецело согласен со мной, но… все было гораздо сложнее.

— Ты улетишь, — сказал Афанасьев, вздыхая, — а мне с Коржевским жить. Он после этой истории ни за что не поверит, что я не смог договориться с тобой по поводу перевозки груза, сочтет, что умышленно не договорился… Видишь, какие пироги?

Я позвал борттехника, спросил, сколько в баках горючего. Спросил специально для Афанасьева, сам я отлично знал свой запас.

— Сорок штук, и ни одного барана больше, — отрезал я.

Афанасьев кивнул, хлопнул прутиком по голенищу и чмокнул в досаде.

— Который уж раз хотел познакомить тебя со своим другом Юрием Байдой, и вот опять осечка. Опять задело хлопца пулей. Прямо напасть какая-то… То с одной стороны, то с другой подкидывают ему, что называется, под завязку… Вот что, чертяка полосатый, твоя голова в полете должна быть свежей, а моя, грешного лесовика… — махнул Афанасьев рукой. — Выпью я полстакана за твой полет, и, может, полегчает на душе…

Афанасьев выпил спирта, глотнул тепловатой воды и мало-помалу успокоился, заговорил о делах отряда. И тут я услышал, кроме всего прочего, рассказ об истории с Юрием Байдой в рейде Купчака, о Вассе Коржевской и о кирзовой сумке уполномоченного Мясевича. Такие истории не забываются. Запомнил и я их навсегда.

К загрузке самолета приступили после захода солнца. Я думал, овец свяжут, уложат в фюзеляже, но хороших веревок не нашлось и, кроме того, животные лежа заняли бы много места и поместилось бы их гораздо меньше. Решили транспортировать стоя, разделив глупую скотину распорками из легких жердей, чтобы не сбивалась в кучу, не нарушала центровку самолета. Но овцы упорно не хотели подниматься по сходням, разбегались. Партизаны их ловили, пинали под бока, тащили за рога, ругались, а экипаж того больше клял свою распронесчастную жизнь и весь белый свет. Раненые, дети и Косяченко ожидали в стороне, я сидел в пилотском кресле, подвесив раненую ногу на ремне под приборной доской, чтоб не мешала управлять. А овцы по-прежнему не лезли, хоть плачь! Наконец нашелся кто-то догадливый, сообразил потащить первым в самолет барана-вожака, и тут сразу, как и должно, за вожаком потянулась остальная скотина.

Фонари, ограничивающие взлетную площадку, светились, провожавшие нас партизаны помахали на прощанье, мой второй пилот включил фару и пошел на взлет. «ЛИ-2» оторвался нормально. Подстрекалов встал в разворот и начал набирать высоту над безопасным лесом.

Сделал несколько кругов. Погода по маршруту предполагалась ясная, что, конечно, вовсе не радовало. Приятно, когда видно далеко, но вовсе не приятно, когда видят издали тебя… Впереди нас ожидает не одна зона фашистской ПВО, а это не шутки, но чем черт не шутит! «Авось проскочим, — думал я, — вчера ведь проскочили!»

И только успел я успокоить себя, как тут же, здесь, в глубоком тылу врага, с земли, утопающей в густых лесах, часто захлопала зенитка. Взрывы снарядов запестрили своим огнем сумеречное небо. Стрельба возникла столь внезапно, что экипаж был обескуражен, но то, что случилось через несколько секунд, повергло меня в ужас. Делая противозенитный маневр, я отчетливо увидел, как мой самолет рассыпается на куски. Да! В синей мгле среди разрывов зенитных снарядов падали к земле черные обломки, точно горошины из распоротого мешка.

«Конец…» — мелькнуло в голове. И тут же, как в подтверждение, борттехник доложил:

— Прямое попадание!

И следом, его же голос:

— Снарядом вышибло дверь.

Я подался вперед, проследил взглядом за падающими черными обломками и еще больше огорчился. Я сказал борт-технику:

— Симаков, успокойте пассажиров, это овцы сыплются вниз. Баран-вожак увидел выбитую дверь и отправился гулять… Отара, как это и должно быть, — за ним…

Когда объявили приказ о выступлении отряда «Три К» в поход, возник вопрос: что делать с людьми, не способными участвовать в трудном рейде? И тогда начальник штаба разумно заявил:

— При нынешних обстоятельствах неприемлема тактика «железного потока», когда войска тащили с собой в поход всех и все, вплоть до самоваров… Таких бойцов нужно оставить в безопасном месте, добавить в группу несколько здоровых товарищей, а во главе поставить кого-либо из здешних, знающих местность. Если говорить конкретно, то для такой роли больше всего подходит Байда, в рейд он идти не может из-за ранения, да и эту местность знает хорошо. Он умелый минер. Дать ему взрывчатки, и небольшая группа может принести противнику много неприятностей и, кроме того, введет его в заблуждение. Периодические диверсии будут свидетельствовать о том, что партизаны на месте, что они продолжают действовать. Это в свою очередь заставит противника держать по-прежнему в округе воинские подразделения. Что, собственно, и требуется.

Командиры боевых групп поддержали предложение начальника штаба, что же касается Байды, то как-то никому и в голову не пришло спросить его, как он сам относится к тому, что его хотят сделать комендантом при инвалидах. Лишь после совещания Коржевский вызвал его к себе и в присутствии Присяжнюка и Афанасьева спросил, справится ли он с нелегким и весьма ответственным заданием. Надо и людей сберечь, и поработать с ними в меру сил.

— Как, сможешь выполнить?

— Выполню, раз приказываете… Доверие оправдаю, — сказал Юрась внезапно дрогнувшим голосом, а в груди — тревога и тоска: «А как же Васса? Она с отрядом уйдет в дальние края, а мне сидеть здесь сторожем? Нет, надо отказаться, объяснить, что я почти здоров и могу отправиться в рейд вместе со всеми». Но тут же уныло подумал: «Бесполезно, все равно доктор Кобзарев разоблачит вранье».