Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

Наконец и Юрась с минерами ушел охотиться на германские автомашины. Вернулся недовольный, хотя подбили и сожгли «мерседес» и захватили для питания десять ящиков консервов. Ясно было одно: фашисты явно осторожничают, предпочитают ездить днем и только дальними бойкими дорогами, которые охраняются патрулями. Это крайне сковывало действия партизан. В селах оккупационные власти ввели такой порядок: в случае диверсии на закрепленном участке дороги производились массовые расстрелы жителей окрестных сел.

…Муторно Вассе глухой ночью в непогоду. Хлюпает-стонет во тьме болото, трещат ветки под напором ветра, сыплются сломанные сучья. Дождь то уймется, то опять хлещет по завалам полусгнивших стволов. Дождь обложной, третьи сутки по воде пускает пузыри. Минеры должны были вернуться еще позавчера, а все нет. Третью ночь на печурке сипит чайник, третью ночь с островка через болото уходит на дощанике боец встречать своих. Васса волнуется, не может усидеть на месте, то и дело выходит из землянки и подолгу стоит под дождем, насторожив слух. Но ни звука, ни плеска весел не слышно.

Не услышала она их плеска и в тот момент, когда дощаник причалил к мосткам. Тьма — хоть глаз выколи! И как Юрась разглядел ее? Подошел, прижался мокрой, пахнущей лесом щекой к ее лицу, повел под крышу. У входа снял мокрую одежду, развесил на колья, выпил кружку горячего чаю и принялся жевать лепешку. Ел вяло, без аппетита. Васса заговаривала с ним и так и этак, выспрашивала, как прошла вылазка, но Юрась отвечал односложно. Видимо, очень устал, и она прекратила расспросы. Поел, сказал спасибо, повалился на топчан, закинув руки под голову. Васса управилась с немудреным хозяйством, присела рядом, заглянула внимательно в лицо мужу. Юрась вдруг сел, стукнул себя кулаком по колену, воскликнул:

— Черт знает что!

Васса поняла: у него какая-то неудача. Успокаивающе сказала наугад:

— Не заставишь же ты фрицев силком наступать на твои мины!

— А что я скажу командованию? За бездеятельность в боевой обстановке по голове не гладят… да и не поэтому я…

— Это ты-то бездеятельный? — молвила Васса с упреком и положила руки ему на плечи.

— Судят по результатам.

— Что же делать, милый?

— По-другому как-то надо работать. Одно дело беречь оставленных на попечение людей, а другое — жить курортниками. Стыдно подумать, что мы напрасно убиваем время, наш КПД почти равен нулю.

— И что ты решил, Юра? Я же вижу, ты что-то решил, не так ли?

— Решил… — вздохнул Юрась. — Есть мечта у меня, давнишняя.

— Какая еще мечта?

— Ну, не то чтоб мечта, а… Заарканить бы господина начальника полиции, самого Панаса Гавриловича Кормыгу! Эх, какую бы отменную свиняку увели мы из-под самого носа врага! Ведь Кормыга — мешок, набитый секретами, важными для нас… Вот затрясли бы штанами фашисты!..

— Юра, папа особо предупреждал, чтобы мы в райцентре без надобности не показывались. Только в самом крайнем случае, для связи с руководителями подполья, когда иного выхода не будет. И то мне только одной можно, одетой так, чтоб никто не узнал.

— Вероятно, фашисты знают, что отряда в лесу нет. Знают, наверное, и то, что часть партизан осталась на месте и скрывается где-то поблизости, занимается диверсиями. А раз так, то они, конечно, ищут нас. Но мы сами заставим карателей плясать на горячей сковородке. Вот только маловато у нас здоровых людей. Сейчас ничего нам так не нужно, как настоящие, боевые, злые хлопцы. Хотя бы полсотни для начала.

— Постой! — воскликнула Васса. — Ты хочешь сформировать собственный отряд?

— Не собственный, а партизанский! Мы его сформируем, мы еще такую войну поднимем! Поэтому, необходимо встретиться и поговорить с нужными людьми в райцентре. Четверг — самый подходящий день, будет престольный праздник апостолов Петра и Павла, люди потянутся из сел на богослужение, можно легче затеряться в толпе.

— Святые Петр и Павел не помогут, когда тебя схватит гестапо. Не ходи, прошу тебя. Это ж нарушение приказа! — воскликнула Васса, выставляя последний, самый веский довод. — Если бы я знала, что ты будешь так себя вести, ни за что не осталась бы с тобой! Да!

Юрась только усмехнулся.

…После ненастных дней установилась ясная погода. Ночью Юрась с Кабаницыным отправились по своим делам, а угрюмый партизан Клим Макуха, переправивший их на дощанике, вернулся обратно. Утром к нему подошла Васса, по-деревенски повязанная платочком, в руке — корзинка. Сказала:

— Перевезите меня, Клим, на ту сторону, нужно набрать грибов, а то все каша да консервы…

Макуха поковырял шестом в кочке, буркнул:

— Нельзя, старшой заругается.

— Старшой сам велел нажарить боровичков к его возвращению. Он забыл сказать вам, очень спешил, — соврала Васса.

Макуха проглотил слюну, видимо, вспомнил вкус жареных боровичков, заколебался. «А может, и правда велел? Кто их знает! Муж и жена — одна сатана».

— Ну, пожалуйста, скорей! — попросила Васса, залезая в дощаник.

— Эхма! — вздохнул Макуха, встав на корму, оттолкнулся шестом и повел лодку через такие зеленые дебри, что Васса удивлялась, как он находит дорогу обратно, да еще в черной тьме ночи.

…Юрась с Кабаницыным возвратились поздно. Прогалы меж деревьев заволокло чернотой. Юрась ребром ладони надавил себе на горло, прокричал три раза, подражая голосу выпи, — это был сигнал, которым вызывали Макуху. Ему ответили тут же, и Клим Макуха вышел из кустов.

— Давно переправился? — спросил Юрась.

— Утром.

— Зачем?

— Ожидаю твою супругу.

— Супру-у-угу?! — приглушенно воскликнул Юрась.

— Пошла утром за грибами, сказала — по вашему велению, а потом сунула записку и умотала. Вот, — протянул Макуха клочок бумаги.

Юрась взял его, чувствуя, как все в нем холодеет. Он лег на землю, завернул на голову пиджак, прикрывая им луч фонарика, прочел и застонал.

Васса писала, что идет в райцентр по адресу, оставленному отцом, чтобы договориться о встрече Юрася с представителем подполья где-либо вне села. Так будет, она считала, благоразумней, чем если бы отправился Юрась в день престольного праздника. О ней беспокоиться не нужно, она «приехала из города с мешочком соли, выменять на нее продуктов». Документы в порядке, пусть Юрась не сердится за самовольство, она думает о деле. Завтра к полуночи на опушке леса, где дорога сворачивает на Рачихину Буду, ее можно будет встретить.

Юрась встал, свирепо посмотрел на Макуху, процедил вне себя от гнева:

— За нарушение приказа судят! Но я без суда дам тебе по уху так, что душа из тебя вон! Ты самовольно переправил женщину и к тому ж не задержал ее, когда она вручала тебе записку. Почему?

— Она сунула и убежала, а я уже отбегался… — угрюмо ответил нарушитель, дотрагиваясь до своей несгибающейся ноги.