Иван Винаров - Бойцы тихого фронта

Однажды я был свидетелем страшной картины — публичной казни в крупном городе Баодин, оккупированном Чжан Цзолином. Этот город расположен на железнодорожной линии Пекин — Тайюань, долг службы заставил меня остановиться там на сутки после того как я закончил дела в Тайюане. Судьбе было угодно, чтобы казнь состоялась накануне моего отъезда из города на площади перед гостиницей, где я жил (мы выбрали небольшую гостиницу в одном из отдаленных от центра кварталов города). В этот город до меня приезжал Гриша в связи с «торговой деятельностью» нашей фирмы в Пекине. Я явился в гостиницу поздно ночью, сопровождаемый Ченом, без которого, может быть, стал бы жертвой гангстеров или бандитов — в то время Китай кишел ими.

Проснулся я рано, задолго до того когда мне надо было вставать. Меня разбудили удары барабана и пронзительный свист маньчжурских свирелей, а также необычный гомон толпы. Я подошел к окну своего номера. Вся площадь оказалась забитой людьми, стоявшими вплотную друг к другу. Посередине многотысячной толпы, на небольшом свободном пространстве, я увидел трех обнаженных до пояса китайцев со связанными сзади руками, стоявших на коленях прямо в грязи. Я стоял у окна и не находил в себе силы оторваться от этого тревожного зрелища.

Ждать пришлось недолго. Звуки свирелей и удары барабана внезапно прекратились, и в свободном пространстве, окруженном толпой, появился офицер в сопровождении десятка солдат. Офицер нес в руках длинный свиток, он развернул его и стал громко читать, указывая пальцем на связанных полуголых людей. Что бы это значило?

Мне все стало ясно, когда я внезапно увидел среди солдат, окружавших офицера, человека с топором. Боже мой, оказывается, я присутствую на казни! Китайские товарищи уже рассказывали мне о подобных казнях на Севере и в Пекине, где господствовал диктатор Чжан Цзолин. Власти при народе обезглавливали арестованных коммунистов, которые имели при себе оружие, а также тех, кто участвовал в каких-либо политических мероприятиях. До восстания в Кантоне подобные казни были редким явлением, но теперь, после разгрома Кантонской коммуны, повсюду в Китае диктаторы — монархисты и чанкайшисты — вынули мечи из ножен. Казнили рабочих, солдат, еще вчера принимавших героическое участие в эпическом походе на Север, крестьян из революционных организаций… Казнили в присутствии всего населения села или квартала (если это имело место в более крупном городе), где жили «красные бандиты», для острастки и в назидание остальным. То, что теперь увидели мои глаза, было новой страницей трагедии китайского народа.

Офицер-прокурор сыграл свою роль, и в дело вступил палач. У меня не хватило сил смотреть на эту невероятную сцену, но я знал, в чем состоит его роль: палач отрубал одну за другой головы троим связанным полуголым мужчинам, безмолвно и, казалось, бесстрашно стоявшим на коленях в окружении толпы…

Когда я открыл глаза, тела лежали в грязи, содрогаясь в предсмертных конвульсиях. Произошло нечто ужасное, о чем до этого момента я знал только по книгам.

Но судьба в этот день уготовила мне еще один «сюрприз», надолго выбивший меня из колен и ставший причиной тяжелого нервного расстройства.

Когда палач ушел и народ, на вид равнодушно стоявший около места развернувшейся трагедии, уже собирался разойтись, эта сцена получила неожиданное продолжение. Из толпы послышались громкие призывные голоса, проникшие даже в мой номер. «Что это? — спрашивал я себя. — Может, кто-нибудь выражает протест или выкрикивает угрозы палачам?»

Нет. В тот день мне предстояло увидеть самую странную картину в моей жизни, страшную своей парадоксальностью.

Голоса, которые я услышал, принадлежали четырем мужчинам. Они растолкали толпу и предстали перед группой военных. Они наперебой громко говорили что-то офицеру, затем снимали с себя ветхую одежонку и становились рядом с обезглавленными телами. И все повторилось: сначала им связали руки, причем они сами без звука и без какого-либо жеста протеста протягивали их. Они встали на колени в грязь на небольшом расстоянии друг от друга…

Я отошел от окна, задернул плотные занавеси, чтобы как-то изолировать себя от происходящего на площади. Первые трое были коммунисты, это очевидно. Но что означал поступок четверых?..

Через час я покинул гостиницу, перед которой все еще валялись в грязи тела казненных. Чен, ждавший меня внизу, нанял рикшу и вкратце объяснил мне разыгравшуюся трагедию: четверо мужчин, добровольно подставивших головы под топор палача, были из той же боевой десятки, к которой принадлежали и первые трое. Поскольку данная ими клятва верности до самой смерти гласила: «один за всех и все за одного», они решили, что их долг — разделить участь казненных товарищей…

Эта история, свидетелем которой мне довелось стать в северном китайском городе Баодине, заставила меня задуматься над странной душой этого народа, над его проявлениями, кажущимися нам невероятными. Что означал поступок четверых? Стоическое поведение перед лицом смерти первых троих вызывает восхищение: этот поступок мы отлично понимаем. Наша новейшая история изобилует примерами мужественного поведения перед лицом смерти. Но как охарактеризовать поступок их товарищей? Что это? Проявление долга быть верным до конца? Но человек, который, никем не разыскиваемый, добровольно кладет свою голову на плаху, не учитывает целого ряда обстоятельств. А они делают его самопожертвование ненужным и бессмысленным. Верность, в которой он клялся, — это верность не отдельному лицу, а великому идеалу социального освобождения. Офицер, прочитавший приговор, отнюдь не высшая моральная инстанция, а самый обыкновенный палач. Кроме того, бессмысленное самопожертвование сеяло страх и смуту в сердцах людей, все еще не посвященных в благородные пели нелегальной борьбы, для которых жизнь была ценностью, не заменимой никакими идеями…

Большая часть китайского народа и, конечно же, подавляющее большинство партии не имели элементарных политических знаний и нередко недоумевали, сталкиваясь с крупными и сложными проблемами китайской общественной жизни. Причиной этого была вековая отсталость, рабская психика, сформировавшаяся за века гнета монархов, мандаринов, феодалов. И убеждение, что жизнь не представляет никакой ценности. В этой стране, где людей считают на миллионы, где не существует никакой регистрации населения, никаких удостоверений личности или паспортов, где число семей растет невероятно быстро и невероятно быстро создаются новые семейные очаги, где зачастую рождение человека не приносит радости, а смерть — скорби, здесь, в этой стране, наши нормы поведения, наши понятия о верности, наши идеалы человеческой личности и ее счастья преломлялись совершенно неожиданным образом…