Эдмунд Бентли - Криминальные сюжеты. Выпуск 1

Тот, который был у меня в кабинете, выглядит реальным. Реальна и смерть Елены. Я так долго к ней готовился, что почти не поверил. Елена встретила ее спокойно. Отвернувшись к стене и закусив губу, она не произнесла ни слова. И ни разу не вскрикнула от боли. Я знал, что это конец, доктор предупредил меня. И она знала, но не пожелала говорить. Я просил ее, заклинал, плакал, обещал сделать все, чего она ни пожелает, ненавидел ее и в то же время любил. Она не дрогнула. Смерть приняла как друга, как избавление, как жизнь. Но глаза ее остались открытыми, я склонился над ней и увидел в ее мертвых зеницах собственное отражение.

Я закрыл ладонью ее глаза.

Конец.

Мертвая Елена на кровати, стакан с лекарством Андриша, которое она отказалась принять, тишина в комнате— неужели все это реально? Я трогал ее холодные руки, бился головой об стену, выл, как собака, тянулся к стакану и отдергивал руку, метался по комнате и ругал покойную, в который раз умолял ее простить меня, нащупывал затихающий пульс в кончиках ее пальцев, сгорая от слепой безумной надежды, а со стены смотрела на меня другая Елена, молодая и красивая, которая чего-то от меня ждала.

Чего она ждала?

Я перерыл ее платья, письма, книги, надеясь найти хоть малейший след тех трех деток. Ничего. Что она с ними тогда сделала: убила, спрятала? Я начал сомневаться в реальности их существования, может, они всего лишь плод моего воображения? Но что тогда означает молчание Елены, продолжавшееся до самой смерти, ее лицо, покрытое морщинками боли и прожитых лет, ее отказ простить меня?

Я не нашел ни строчки после той фатальной даты. Словно жизнь ее остановилась точно в этот день. И больше ничего. Сложив вещи около покойной, я полил их бензином и чиркнул спичкой. Прошлое вспыхнуло, пламя лизнуло холодные руки Елены, озарило лицо, тело скорчилось, Елена почти села на кровати. Я закричал. Запер дверь на ключ, зашвырнул его между цветочными грядками в саду и медленно побрел по затихшей улице.

Конец.

Ничего больше не связывает меня с миром наверху. Меня поглощают бескрайние коридоры, ослепляя своим блеском, и я теряюсь в магнитном поле ненависти. Хочется кричать от ужаса. Словно в кошмарном сне, окружают меня одинаковые лица. На их фоне выделяется лицо Хензега, склоненное над шахматной доской, слово «мат», брошенное им Андришу, который медленно выпрямляется и неверной походкой удаляется в свой кабинет. Неужели пришла очередь двенадцатого психиатра?

— Вы вернулись, доктор Зибель?

Удивление, прозвучавшее в голосе Хензега, раскрывает мне глаза. Он не ждал меня. Здесь никто меня не ждал. Никто?

Я иду в женское отделение. Только она может меня утешить. Попробую и это. Человеку свойственно заблуждаться. Даже когда нет никакой надежды, он верит в то, во что хочется верить. Она красивая. Когда-то я сам был в жюри конкурса красоты и выбирал мисс Европу. А потом долго ждал кусочка кожи, необходимого для создания десяти красавиц. Как бы она реагировала, если бы знала? Как Старик? Как Елена?

Я сворачиваю в самый длинный коридор. Одинокие комнаты, одинокие двери. Печаль и молодость. Столько красоты и столько молодости, запертые вдали от людей. Живи эти девушки в городе, в них влюблялись бы, страдали из-за них, ждали бы их вечерами и годами, поэты посвящали бы им стихи, художники рисовали бы их как мадонн. Но они навечно заперты здесь, и нет никакой надежды на спасение. Старику незнакомо было слово любовь, в его жизни женщины не оставляли следа, уверен в этом, я слишком хорошо его знал. Но мы позаботились об его клонингах, время от времени им нужны женщины, и время от времени они их получают. Лишенные всякой индивидуальности, эти девушки — нежные, кроткие, смиренные и обреченные. Иногда мне хочется открыть первую дверь и крикнуть «выходи!», открыть вторую и крикнуть «выходи!», открыть третью и так до самого конца, до десятой двери, а потом повести их за собой, отпереть тайную дверь, вытолкнуть всех наружу, снова запереть дверь и, задыхаясь от счастья, привалиться к ней. Я сделал бы их счастливыми, ведь они не виноваты в своем страшном несчастье. Я уверен, что они прекрасно справятся — люди примут их, робких и беззащитных, потрясенные их красотой, чистотой, невинностью и полным незнанием человеческих проблем. Ведь эти девушки вообще ничего не знают, ничегошеньки, они специально так воспитаны. Все, кроме нее.

Я вхожу. Девушка прильнула к стеклу, смущенно поворачивается и смотрит на меня.

— Что-нибудь случилось, господин Зибель?

«Да, случилось, — хочется мне сказать, но почему-то не могу, а девушка продолжает на меня смотреть. — Моя жена умерла».

Молча дотрагиваюсь до нее, и она сразу понимает, я заключаю ее в объятия, кладу голову на плечо, упругое, покатое и по-матерински теплое, чувствую вкус собственных слез. Я никогда не плакал, и сейчас долго сдерживаемые слезы свободно льются. Что с тобой происходит, Зибель? Может, тот мерзавец, что сидит внутри и периодически пробуждается, объяснит мне? Этот негодяй вечно наблюдает за мной, носит мое имя, это — я и не я, страшный судья и насмешник, и если бы я ему поддался, он бы сию минуту сунул мою голову в петлю. Но я не поддаюсь. И сейчас не поддамся, ни на секунду не останусь один. Я погружаю пальцы в волосы девушки, они податливые и теплые, как вода на солнце, стараюсь улыбнуться. Мне это удается. Вот сейчас я посмотрю ей в глаза, зеленые и глубокие, как вода в колодце, в которой отражаются склонившиеся деревья. И отражаются звезды. У кого я видел такие прекрасные зеленые глаза?

Ах, да, у заключенной. Прошло столько лет, а ты ее не забыл. Она любила тебя. А что ты с ней сделал?

Сломал ее, как цветок, своими алчными руками, проделал над ней самый страшный опыт, первый, ведь она могла и умереть, и ты это знал, негодяй, но и это тебя не остановило. Девушка должна была родить твоего ребенка, и она родила его, но не своего, а ребенка Елены, а ты отнял его и во второй раз. А потом… Потом ребенок исчез… Ты помнишь, как доверчиво она отдала тебе ребенка, ведь ты был его отцом? А потом ты вернулся вне себя от злости и не мог посмотреть ей в глаза, ты ни на минуту не задумался о том, какую боль ты ей причинил, и только ненавидел ее — человек всегда ненавидит тех, кому он причиняет непоправимое зло, а ты ненавидел ее за то, что она родила ребенка, из-за которого Елена замолчала навсегда. И что ты сделал потом, идиот? Приказал ее убить. Не хочется вспоминать, не так ли? Никогда не хочешь вспоминать. Хочешь забыть, но не можешь. Даже теперь.

Руки утопают в волосах девушки, которую тоже ты создал, глаза тонут в глазах девушки, а ведь ты любил только одну женщину, но именно она наказала тебя своим вечным презрением. И умерла, не простив. И унесла с собой твою душу. Вспомни, какие письма ты писал ей когда-то! Вспомни, каким благородным, сильным и добрым ты представлялся в этих письмах. Но уже тогда ты не мог ее обмануть, и чем мягче и благороднее ты выглядел в этих письмах, тем более жестоким и грубым становился в повседневной жизни. У тебя оставалась лишь одна такая гавань, где ты обретал спокойствие, — твоя мертвая лаборатория, в которой в бесцветных пробирках и склянках ты консервировал кусочки кожи мертвецов. Ты сам убивал этих людей, создавая их потом заново, но уже по своим меркам, без памяти и чувств, покорных, и это медленно, но верно превращало тебя в бога. Но был ли ты богом? Хотя бы на мгновение?