Татьяна Зингер - Нечего бояться

Так вот что значила та фраза во дворе. Неужели Освобождением зовутся те, кто хотят избавить Косс от колючей проволоки, безжалостных солдат и гуманитарной помощи по четвергам? Я зажала ленту, словно драгоценность.

-- А ты?..

-- Возьму себе новую.

-- Нет, -- заглянула в глаза, -- как ты узнал, что я приехала? Тоже хотел полюбоваться врачом?

-- Я увидел тебя в машине военных и пошел следом... -- он отвел взгляд.

-- Издалека шел? -- язвительным тоном.

-- Отчасти.

-- Врешь!

-- Какой мне толк обманывать? -- он повел плечами, поднялся на ноги.

Прошелся по лаборатории, стараясь не смотреть на меня. В чем-то Ник остался прежним. Повзрослел, возмужал, но так и не научился врать. Обычно его выдавала неестественная скованность или лукавая улыбка.

-- Что-то не складывается. Как ты объяснишь, что пешком добрался почти тогда же, когда и автомобиль? -- я тоже встала и ехидно прищурилась.

-- А я короткие дорожки знаю, -- парировал, заглянув в ванную. -- У-у-у, комнатки прямо из ужастиков. Не дом, а пособие "Почему мне жалко врачей".

-- Если б только поэтому, -- вспомнила о пугающем приеме, до сих пор цепляющемся когтями в череп, дышащем ледяной яростью. Смешливость испарилась.

Мы перекочевали на кухню, где Ник сосредоточенно осмотрел ящики стола и шкафчики, словно там могло что-то остаться. Увы, только сантиметровый слой пыли на полках.

-- Ты извини за прием, -- вздохнул он, -- люди немного того, -- постучал по виску указательным пальцем, -- жизнь заставила. Каждый день кто-нибудь умирает, а докторов или вывезли сразу после первой эпидемии, или они сами заболели, или умом тронулись от безнадеги. Один тут бегал и пытался ножом всех покромсать.

-- И что с ним стало? -- повысила голос, чтобы перекрыть тарахтение холодильника.

Я села прямо на стол. Ник не ответил, лишь недобро ухмыльнулся и спешно перевел тему:

-- А меня сюда послали техником. Ну, ты в курсе. Я обрадовался назначению, престижно все-таки. Уже потом понял, что работать попросту некому -- народ пачками гибнет. Вот и берут кого попало. Ходят слухи, что сюда ссылают за плохое личное дело. Ну, как видишь... -- он развел руками.

Да, Ник действительно не блистал. Особенно -- после отъезда Кристины. Выговоры, розги, дополнительный физический труд, лишение обеда -- он пережил всё. Кроме карцера. Срывал занятия, ругался с учителями, отказывался следовать расписанию. Получается, сполна поплатился за полгода своенравия.

У меня заурчал живот. Покраснела до кончиков волос, а Ник хихикнул:

-- Принести каких-нибудь консервов, пока не забрали твой недельный паек?

Но я отказалась. Кто бы с ним поделился! Судя по худобе, самому не хватает.

Мы обсуждали совершенно незначительные вещи: лагерь, распределение, мою работу в больнице и его -- на заводе, где изготавливали какие-то важные и абсолютно непонятные мне строительные механизмы. Так, словно ничего не произошло. Всё нормально. Изредка Ник дотрагивался до резинки в каком-то машинальном жесте. Едва уловимое касание согревало, заставляло улыбаться.

Незаметно переметнулись на мор. Вначале скользили около, не переступая грани, но от правды не денешься, не скроешь её присутствие.

-- Сколько примерно живут после заражения?

-- В лучшем случае два года, -- Ник призадумался. -- Но последние месяцы -- не жизнь. Ходячий скелет с облезающей кожей. И ведь стараются, работают наравне со всеми. Чтобы еды не лишили. Знаешь, что странно? Заболевают группами, что ли. То затишье, то эпидемия. Не по человеку-двум, а сразу десятками.

-- Хм, -- я напрягла слух, стараясь запомнить любую крупинку важной информации.

-- Правительство постоянно напоминает, что разносчик -- кровь. Тогда почему люди трудятся ежедневно бок о бок с больными, но заражаются в определенный момент? Так и должно быть?

Я не представляла. Вероятно, удивительного нет, а любой настоящий медик подтвердит, что болезнь разрастается по-особенному, накапливается. Или ещё что. Придется прочитать множество книг перед тем, как смогу с уверенностью говорить о заболевании и его причинах. Пока же отмечу первую особенность -- частоту заражения.

Мысль лезвием резанула по сознанию. Рот наполнился слюной с солоноватым привкусом.

-- Ник... -- сглотнула комок, -- а ты?..

-- Чего? -- Он склонил голову, издеваясь; но сам догадался, что шутка несмешная. -- Да.

-- Как давно?! -- я приложила руки к губам.

-- Шесть месяцев, -- криво усмехнулся.

Его тонкие пальцы принялись расстегивать рубашку. Они не дрожали, без волнения выдергивали одну за другой пуговицу из петелек. Наконец, Ник расправился... На впалом, лишенном загара, животе расплылось черное пятнышко, похожее на родинку. Но больше -- сантиметров в семь -- некрасивее. На левом боку отыскалось второе, чуть меньше размером, с половину пальца.

Он не устал или исхудал от постоянного голода; он болен...

Мозг отказывался вычитать из двух лет полгода. Я зажмурилась, тщетно пытаясь понять, сколько у нас осталось. На сердце было удивительно тихо. Не болело и не рвало.

-- Ларка, -- друг цокнул, -- я пока живой и относительно здоровый, а ты, судя по всему, уже обдумываешь, куда деть мертвого человека.

-- Ты серьезно? -- буркнула я.

-- Не-а, дурачусь, -- он беззаботно глянул на часы, -- так, мне пора. Попозже зайду, отведу к месту раздачи пищи. Не обидишься? Я бы остался, но...

-- Иди уже, -- фырканьем оборвала на полуслове.

Едва Ник шагнул за порог, меня затопила невыносимая грусть. Детство рухнуло под тяжестью настоящего. Я раскрыла ему душу, призналась в преступлениях, а он отреагировал скупо, словно не желая вмешиваться. Не ужаснулся, не отругал -- без единой здравой эмоции, без попыток вразумить, которые предпринял бы прежний Ник. Значит, прав был Грин. Глупая Ларка бегает по пятам за другом, которому она надоела до зубного скрежета. А браслет?.. Безделушка. Привык он к резинке, потому не снял -- незачем фантазировать.

Но тут Ник подставил ногу, помешав двери закрыться, затем вернулся и обнял меня так горячо, что не оставалось сомнений -- я ему небезразлична.

После я долго таращилась в стену и пыталась собрать чувства в пучок. Точнее -- вначале вытрясти их из глубины души, куда они запрятались как трусливые зайцы. Почему так пусто? Нельзя услышать о смертельной болезни близкого человека и даже не расплакаться.

Он не уедет в другой город, не построит свою жизнь вдали от меня. Он умрет. Умрет. Ну же! Где слезы?! Где тяжесть или трясущиеся пальцы? Где страх?..

Села прямо на пол, уткнулась лбом в колени и, раскачиваясь, повторяла:

-- Давай же... Плачь...

Прикусила губу от злости на саму себя. Капелька крови упала на пол. За ней -- вторая, третья. Ногти впились в кожу ладоней до кровавых полукругов. Разодрала губу. А мне совсем не было больно.