Игорь Бестужев-Лада - Отвага

А потом на экранах и выносных индикаторах, среди отметок условных целей, появляется и отметка радиоуправляемой мишени, о которой знает только руководитель стрельб. Задача дивизиона — по командам сверху обнаружить ее, захватить, провести без провалов и сбить боевой ракетой. На месте стреляющего сидел в тот раз подполковник Мельников, рядом с ним — офицер наведения, операторы… А мы? Наше дело — подготовить ракету к пуску, настоящему, не условному — и в укрытие.

Вот и тогда мы сидели и ждали, еще не зная, при этом заходе или при следующем наша красавица с грохотом рванется навстречу невидимой мишени. Из укрытия было видно, как ракета, глядящая своим острым клювом почти в зенит, мягко поворачивается вместе со стрелой, словно следя за далекой целью, готовая в любое мгновенье взвиться ввысь, в темнеющую сумеречную синь безоблачного неба. «Хорошо, что нет облаков, — подумал я, — ребята смогут увидеть, как…»

Додумать мне не дал внезапный свистящий, резко нарастающий рев. Под хвостовыми стабилизаторами ракеты, стоявшей на площадке расчета Кривожихина, полыхнул голубой огонь, ракета вздрогнула, пошла и через какую-то сотую, тысячную, десятитысячную долю секунды сорвалась со стрелы. Пламя обожгло озаренную голубовато-розовым светом землю, на мгновение, показалось мне, раскалило металл балки и, вырываясь из сопла, как из огромной паяльной лампы, погнало ракету навстречу цели. Этот огонь долго еще трепетал в синеве сквозь серебристый, тающий хвост инверсии.

— Сейчас долбанет, — сглотнув от волнения, сказал кто-то. — Сейчас.

Нитка инверсии стала совсем тонкой, как паутинка, освещенная уже зашедшим за таежный лес на горизонте солнцем. Казалось, что еще секунда-другая — и она там, на огромной высоте, истончится и исчезнет…

— Есть!

Да, высоко-высоко, на конце этой нити, внезапно сверкнула далекая оранжевая звезда, а на всех экранах нашего комплекса сошлись и всплеснулись в этот миг две трепетно скользившие под сияющим стеклом точки — отметка цели и отметка встретившей ее ракеты.

«А ведь стреляли моей! — подумал я. — Моей!»

— Цель поражена, — сказал динамик громкоговорящей связи. — Расход — одна. Вторую ракету с подготовки снять.

— И все? — спросил один из братьев Никишиных — Глеб.

— Хорошего понемножку! — весело отозвался довольный Кривожихин.

— Стоило за этим сюда ехать?

Трудно было понять, что скрыто за этими словами, как они сказаны — в шутку или всерьез. И я решил немедленно разъяснить своим ребятам, что это же очень хорошо! Это просто здорово! Ведь, если разобраться, на боевых пусках проверяемся не столько мы, стартовики, проверяется прежде всего слаженность и сработанность всего комплекса — от оператора станции разведки и целеуказания, который обнаружил цель, до стреляющего, который нажимает кнопку пуска. Наше дело, пожалуй, самое простое, и если мишень сбита первой ракетой — это же высший класс! Ради этого, мы каждодневно тренируемся, вскакиваем по голосу ревуна ночью, работаем с полной нагрузкой в защитных костюмах («в условиях радиоактивного заражения») под грохот и свист из специальных звуковых установок, имитирующих атаку позиции бомбардировщиками противника… И все только ради этого — чтобы первой ракетой! Радиоуправляемую мишень или настоящего «гостя», все равно.

— А ведь точно! — мотнул головой Глеб Никишин. — Это высший класс! А полигон, конечно, не театр, сюда не развлекаться приезжают.

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться! — спросил Касьянов.

— Слушаю вас.

— А от мишени этой что-нибудь осталось?

— Обломки… Оплавленные обломки, больше ничего.

— А найти их можно?

— Зачем? — Я улыбнулся, — В металлолом сдать? Это без нас сделают.

— Нет, товарищ лейтенант, не в металлолом. — Касьянов смутился и начал краснеть. — В городок бы к нам привезти. Постаментик из бетона сделать и там положить… Чтоб молодые солдаты видели, какое у нас оружие и как мы работаем.

— А это идея, Касьянов!

Майору Колодяжному я доложил об идее Касьянова в тот же день. Прямо скажу: он за нее ухватился обеими руками и пообещал, что сегодня же обратится к командованию полка и в политотдел, а в случае чего пойдет и выше.

— Великолепная идея! — сказал он в конце нашего разговора. — Ребята у тебя молодцы. С выдумкой.

— Так что, Игнатьев? — Как-то рассеянно, словно между делом, сказал мне на следующий день капитан Лялько. — Значит, скоро в отпуск?

— Так точно. По графику, утвержденному командованием.

— Давай-давай! Я не в претензии. Думаю, Кривожихин тебя прекрасно сумеет заменить.

— Я не сомневаюсь.

— Я вроде тоже. — Лялько помолчал. — Хорошее дело — отпуск. Где решил проводите? На море?

— Хочу в Москву съездить.

— А у тебя там кто?

— Есть кой-какая родня.

— Завидую! На стадион сходишь, хороший футбол посмотришь. Я живого футбола, наверно, уже лет десять не видел.

— Увидите. В академию поедете и будете на футбол ходить.

— Э, хлопче! Академия — не отпуск. Да туда еще прорваться треба.

Двое суток спустя я уже летел на запад. Только теперь не на Ан-24, а на Як-40. И опять:

Да, сейчас под крылом самолета было действительно море. Зеленое море тайги. И не было ему, казалось, ни конца ни края. Где-то среди этого моря, далеко на северо-востоке, осталась моя «точка», мой дивизион, мои однополчане. Шел только второй час полета, а я, по-моему, уже начал о них скучать. Чего-чего, но этого я никак не ожидал.

Наш Ту-154, на который я пересел с миниатюрного Яка, из-за того, что где-то в районе Южного Урала пришлось обходить грозовой фронт, прибыл в Домодедово на пятьдесят минут позже расписания. До выдачи вещей было время, и я кинулся искать телефон-автомат. Набрал номер отца.

— Слушаю, — голос отца звучал обычно — деловито и спокойно.

— Это я, — сказал я.

— Сашок?

— Так точно! Приехал в отпуск…

— Почему же ты не дал телеграмму?

— Хотел сделать сюрприз. Неожиданно.

— Ясно. Ты сейчас где?

— В Домодедове. Жду чемоданчик.

— Тоже ясно. — Отец помедлил несколько секунд. — Давай так: насчет машины сейчас сложновато и времени много уйдет… Получай чемоданчик, садись в такси — и сюда. Адрес-то помнишь?

— Конечно, помню.

— Жду.

Рассказывать о том, что я успел повидать в столице — долгое дело. Конечно же, выстоял очереди в Третьяковку, в Музей имени Пушкина и в главный выставочный зал в Манеже, обошел всю ВДНХ, проехал по всем линиям метро, специально съездил в районы новостроек, чуть ли не через вечер ходил на спектакли в Кремлевский Дворец съездов и в некоторые другие театры, билеты почти всегда удавалось достать перед началом… Отец предложил мне купить гражданский костюм, летний, и я, мотаясь по Москве, ощущал абсолютную свободу — в военной форме я почему-то всегда чувствую себя как на службе. Короче: я исходил Москву вдоль и поперек. Единственное, чего я опасался, — это попадать в метро в час пик. Однажды я попал, по-моему на «Комсомольской-кольцевой», и поскольку еще не имел в этом отношении никакого опыта, был безраздельно пленен потоком пассажиров. Мне нужно было попасть на радиальную линию, а толпа вынесла меня к Ярославскому вокзалу. Во всем же остальном… Во всем остальном все было прекрасно! Только иногда память упрямо возвращала меня мыслями к Рине. Хотя что ж думать? Зачем? Только растравлять себя?..