Игорь Бестужев-Лада - Отвага

Над городком нашим стояла удивительная таежная ночь — синяя, с крупными морозными звездами, с морозной тишиной и с черным таинственным кедровником вокруг. Окна светились только в штабе, в моей дежурной комнате, на КПП в проходной и в нашей столовой, превращенной на эту ночь в кафе «Ракета».

В нешироком коридорчике с явно перегруженной вешалкой курил не очень веселый для бала и изрядно уставший от хлопот Моложаев.

— Без пяти, — сказал я, ткнув пальцем в часы.

— Знаю. Идем.

В маленький зальчик мы вошли с ним вместе. Столы стояли тут ближе к стене налево, а вся остальная часть зала была отдана танцующим. Музыка не играла, и разговоров почти не было слышно — был включен телевизор, и все слушали Москву.

Моложаев подвел меня к одному из столиков.

— Забронировал для тебя.

Я сел, кивнул двум техникам с СНР, сидевшим за этим же столиком. Моложаев тем временем взял бутылку шампанского и стал потихоньку ее раскупоривать. Пробку он вынул мастерски — с чуть слышным хлопком и хотел налить мне.

— При исполнении не употребляю.

— Понимаю, понимаю. Все правильно. Это чисто символически.

Он действительно налил мне на донышко.

— С Новым годом, дорогие товарищи! С новым счастьем! — провозгласил московский диктор.

— С Новым годом!

Мы все встали. Зазвенели бокалы, и их звон слился со звоном курантов — они позванивали так, словно взбегали вверх по серебряной лесенке навстречу первому, мощному, гулкому удару кремлевских часов: б-бам!..

Я попробовал представить себе, где сейчас отец, что делает Рана, и мне опять стало грустно-грустно, как бывало почти всегда, когда я вспоминал их обоих.

Мне почему-то казалось, что нас обязательно в эту ночь поднимут, и, вернувшись к себе, я почти машинально надел шинель, чтобы быть готовым к этому, как положено и раньше других. Но телефоны молчали, линии громкой связи молчали тоже, на панелях тускло поблескивали невключенные табло световой сигнализации. Был ярко освещен только мой стол — с инструкцией дежурному и несколькими специальными таблицами под стеклом. Вроде бы ничего не обещало тревоги. А я сидел и ждал. Временами я поднимался со стула и начинал мерить шагами комнатушку. Семь шагов вдоль, восемь — поперек. Я ждал, потому что я сам и из рассказов «бывалого» армейского народа знал, что начальство любит иногда устраивать такие штучки — поднимать подчиненных по праздникам да еще в самое неподходящее время.

«А вдруг сейчас северное сияние?» — подумал я.

Я вышел на крылечко штабного домика. Шел первый день нового года. Сияли звезды. Безмолвно стояли вокруг позиции уснувшие на зиму кедры — изредка осыпался с них сухой снег. В казарме, где жили солдаты и сержанты, светились окна, а со стороны пищеблока тянуло теплым запахом дыма и хлеба.

Я постоял на крыльце минут пять, слушая, как шумит проснувшийся и начавший очередной день службы дивизион.

Едва ли можно было выбрать для проверки худшую ночь. Точнее: не ночь, а вечер, который в январе начинался у нас уже часа в три.

Плановые занятия кончились, и я сидел дома — по-моему, читал. Нагорный тоже был дома и, как всегда, валялся на койке. Он вообще последние дни ходил мрачный и неразговорчивый.

Когда завыла сирена — мне показалось, что это ветер. Сильный порыв метельного ветра.

— Ревун! — зло сказал Нагорный. — Что и требовалось доказать!

Мы вылетели из нашего домика буквально через минуту. Волна холодного, с колючим снегом, ветра ударила в лицо и сразу перехватила дыхание. Кругом мельтешила бело-серая муть, в которой как чьи-то жуткие глаза (до сих пор их вижу!) желтели тускло светящиеся редкие уличные фонари, кедры гудели, иногда слышался скрип снега под ногами — и все это перекрывал ледяной вой сирены.

Бежать нам было недалеко. Я успел подумать, что если придется работать по настоящим целям, будет еще «та» работенка — сорок потов сойдет, а нашей вычислительной и наводящей электронике придется выдержать немалые перегрузки, учитывая ветер, мороз, снегопад…

По батарее дежурил Кривожихин, и, явившись в расположение и заняв место согласно боевому расчету, я уже через несколько секунд знал от моего замкомвзвода, что сверху поступила команда «отбой — поход».

Это была сокрушительная новость, потому что по такой команде дивизион должен был сняться и, совершив марш, занять запасную позицию. Разведка потенциального противника так или иначе может установить хотя бы примерную дислокацию средств нашей противовоздушной обороны на некий данный момент, и враг может нанести первый удар по разведанным средствам ПВО, чтобы облегчить «работу» своих стратегических бомбардировщиков. Следовательно, если будет получено предупреждение о готовящемся нападении, то нужно будет попробовать вывести из-под вероятного удара агрессора если не все, то как можно большее количество наших зенитных средств… Эти мои рассуждения наверняка выглядят дилетантски и наивно. Но я в те минуты представлял себе дело именно так.

А в общем-то раздумывать было некогда и нечего: команда поступила, и ее надлежало выполнять.

Значит, «отбой — поход». В такую погоду! Через тайгу?! Конечно, есть подготовленные просеки, подъездные пути — дивизион не сидит на своей основной позиции, как в мышеловке. Но ведь — зима! Уже четвертый месяц у нас тут зима. Как мы пробьемся к шоссе?

Позиция сейчас выглядела так, как она и должна была выглядеть во время выполнения полученной команды.

В снежной мгле, в которой не было видно ни одного огонька, изредка сигналя, гудели моторами тягачи и транспортно-заряжающие машины. Расчеты снимали маскировочные сетки, сматывали силовые кабели. Лиц, конечно, не разобрать, только смутные фигуры в ушанках и шинелях, иногда неразборчивые голоса, раздраженные, отрывистые команды… Лялько поблизости нигде не было — скорее всего его уже вызвали на КП дивизиона за получением задачи.

Меня немножечко познабливало — и от холода, и, наверно, от этой неожиданной встряски. Такая ночь была в моей службе первой.

Мое место по маршевому расчету было в кабине одной из транспортно-заряжающих машин, и когда колонна вытянулась, а из головы ее световым сигналом скомандовали: «Заводи!» — я сел на пружинистое сиденье рядом с водителем и теперь не видел ничего, кроме кузова идущей впереди машины да темной, приведенной снегом стены леса по обеим сторонам просеки.

Мы тронулись, прошли через КПП и сразу же свернули вправо. Офицерский городок с его маленькими затемненными коттеджами остался тоже справа за деревьями, и мне показалось, что я вижу, как на его единственной, заваленной снегом улице, на крылечках и около калиток, провожая нас, стоят офицерские жены… Сколько они за эту ночь передумают! Они знают только, что нас подняли по тревоге и куда-то выводят. А куда? Зачем? Надолго? А вдруг это настоящая война — она уже началась, где-то уже рвутся атомные бомбы. Правда, она еще не докатилась сюда, эта внезапно начавшаяся январской ночью война, но какое это имеет значение! Нет, они не уснут сегодня, терпеливые, всегда ждущие офицерские жены. А Рина? Смогла бы она?