Арсений Малинский - Линия перемены дат

— На консервных банках, найденных у места, где обнаружен разорванный рюкзак, есть отпечатки ваших пальцев. Что вы на это скажете? — Трофимов, не мигая, смотрел в глаза охотнику. Сергунько спокойно выдержал взгляд следователя. Трофимову почудилось: старик с сожалением, немного презрительно, чуть качнул головой.

— Они должны быть. Ведь я первым прибыл на это место. Начал собирать разбросанные вещи. Руками, конечно. Вот и следы… — Старик разгладил серую пышную бороду и с достоинством выпрямился. — Все, товарищ следователь?

— Пока все. Прочтите и подпишите протокол.

Старый охотник извлек из кармана потертый футляр, достал очки. Водрузив их на переносицу длинного, с хищной горбинкой носа, Сергунько долго и внимательно читал протокол допроса, по временам возвращаясь к уже прочитанному, дважды перечитывая отдельные места. Наконец он поднял глаза на Трофимова:

— Все правильно.

Охотник взял ручку. Тонкая плексигласовая палочка почти целиком утонула в клешневатой, с сильными загрубелыми пальцами кисти Сергунько. Охотник, неудобно привалившись широкой грудью к столу, старательно и неумело прочеркивал жирными дрожащими линиями недописанные строки протокола.

«Стреляный воробей. Сергунько — убийца», — убежденно решил Трофимов. По опыту он знал: так поступают уголовники. Когда охотник подписал протокол, следователь ткнул пером в одну такую черту и осведомился:

— Есть опыт?

— Да. Высшее образование, как там говорили…

— Где там? Вы были судимы?

Охотник поднял выцветшие строгие глаза на следователя.

— Был.

— Разрешите полюбопытствовать — за что?

Сергунько задумчиво посмотрел в окно, сдвинул лохматые седые брови. Темное, смолоду иссеченное ветрами лицо его посуровело.

— Это не относится к делу. Да и давно было. Я был осужден, как говорил приговор, за умышленное убийство из низменных побуждений… Больше не спрашивайте. Незачем.

— Вы обязаны отвечать мне, — с плохо сдерживаемым раздражением настаивал Трофимов.

— Вы меня подозреваете? Давайте доказательства. А на ваш вопрос отвечать не буду…

— Прошу обождать в коридоре.

Когда высокая сутулая фигура старого охотника скрылась за дверью, Трофимов обернулся к сидевшему в стороне и не принимавшему до сих пор участия в допросе полковнику Горину.

— Каково ваше мнение, товарищ полковник? Я лично считаю необходимым немедленно арестовать Сергунько. Это наверняка он.

Горин механически, привычно протирал стекла очков лоскутком замши.

Потом уколол следователя черными шильцами внимательных глаз и покачал головой.

— Предположения — это не доказательства. Арестовывать его пока не за что. Боюсь, что мы с вами идем по ложному следу. Не нравятся мне результаты этого допроса… Сергунько уходит от ответов. Или действительно не знает ничего. Я считаю неотложным: в первую очередь вам лично осмотреть второй раз место происшествия. Без показаний людей следствие может зайти в тупик. Надо расширить круг свидетелей. Допросить Рахимова. Мы совершенно не знаем, кто он такой. По показаниям одного из участников экспедиции он был на войне, где-то в окружении. Кстати, на сделанные мной запросы о наиболее серьезных преступлениях в округе за последнее время начальник отделения МВД при Екатерининском райсовете депутатов сообщил: у колхозника Панасюка в селе Варварино совершена кража. Похищено много вещей, главным образом носильных, в том числе полная матросская форма сына Панасюка — старшего матроса Даниила Панасюка, проводившего у отца отпуск. По предварительным данным, преступление могло быть совершено, кем-либо из трех преступников, вместе бежавших около месяца назад из места заключения на севере края и до сих пор не задержанных. Может быть, это имеет значение?..

Так представился следователю вошедший в кабинет невысокий подтянутый человек в изрядно потрепанном костюме альпиниста и спокойно, с привычным достоинством сел в предупредительно придвинутое Трофимовым кресло.

— Чем еще могу быть полезен органам следствия?

Трофимов, не отрываясь, содрогнувшись в душе, как загипнотизированный, уставился в скуластое, изуродованное, покрытое белыми и розовыми пятнами лицо ученого. Овладев собой, следователь начал:

— Я попросил вас…

— Рустам Алимович, — поспешно подсказал Рахимов.

— Да, извините, запамятовал. Ведь я вас знаю только по протоколу допроса. Так вот, я пригласил вас, Рустам Алимович, чтобы уточнить несколько деталей, касающихся профессора Левмана. Попрошу вас сообщить: где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с ним? Что он собою представляет?

Рахимов, отвернув лицо от следователя, задумался.

— Я познакомился с Григорием Моисеевичем Левманом в 1944 году. Меня тогда только что демобилизовали из действующего флота.

— По ранению?

— Нет, как научного работника. Перед призывом в начале войны я окончил аспирантуру, сдал все необходимые экзамены, но диссертации не успел защитить. Знаете, — оживился свидетель, — когда любишь свое дело, о нем невольно думаешь, даже если очень занят другим. Так вот, много раз я перебирал в памяти все положения своей диссертации в те короткие минуты, когда это позволяла довольно хлопотливая должность офицера разведки соединения. Пришел к выводу: все надо пересматривать и переделывать. Значит, надо поднимать новые труды, опять искать. Одним словом, работать. Моим научным руководителем стал профессор Левман. Правда, тогда он не был еще ни профессором, ни доктором геологии. Он мне во многом помог. У него острый, несколько узко практический ум. Учтите — в том, что я говорю, будут личные нотки недоброжелательства. Поэтому не принимайте всего за стопроцентную истину. Итак, обладая незаурядным умом, он был, на мой взгляд, мелочен, завистлив и, утверждаю, нечистоплотен. Так, был известен факт, когда он выдал за свою оригинальную мысль догадку одного из работавших под его руководством младших сотрудников. Догадка подтвердилась объективными данными. Затем… — Рахимов замялся, — было еще одно обстоятельство… Одним словом, я счел невозможным для себя дальнейшее пребывание с ним в стенах одного института. Мне пошли навстречу самым неожиданным образом: Левмана перевели в Сибирский университет. По этому поводу товарищи даже острили о вреде быть известным… Это было в 1950 году, весной. Потом мы не виделись и никаких отношений друг с другом не поддерживали. В прошлом году меня назначили руководителем группы геологии в экспедиции на север Дальнего Востока. Состав группы я лично рекомендовал министерству. Со мной согласились. После окончания всех подготовительных работ и оформления документации я узнал, что один из членов группы заменен профессором Левманом. Это меня удивило. Из его прежних высказываний было известно: он считал профессорскую кафедру венцом своей карьеры, а университетские аудитории — землей обетованной. Следовательно, я ошибся. Вначале из-за этого я хотел отказаться от участия в экспедиции. Однако… — ученый улыбнулся. — Вы, наверное, поймете, соблазн был слишком велик. Мне нужны были данные для окончания труда о редких землях. Я называю эту группу элементов их устаревшим общим наименованием. От третьих лиц я узнал, что Левман упорно работает в этой же области. Так, не желая этого, мы оказались в одной группе. Внешне, конечно, старались поддерживать нормальные отношения: зачем давать пищу злым языкам? Сплетники и болтуны, к сожалению, есть еще везде, даже попадаются изредка и среди научных работников. Я чувствовал: он следит за мной. Результатами своих наблюдений он делился крайне скупо, предположениями — никогда. Последний раз я видел профессора Левмана 29 июня. Об этом уже давал показания райпрокурору Шапошникову. После этого не видел. И об обстоятельствах его исчезновения положительно ничего не знаю. Это я тоже уже говорил. Вот, кажется, и все.