Уильям Кингстон - Гризли (сборник)

– Он прошел через горный хребет, – сказал он отрывисто.

Был уже полдень, когда они перебрались через вулканический хаос камней и дошли по протоптанной козами и баранами тропинке до того места, откуда Тир и Мусква наблюдали орла и стадо овец. Здесь они позавтракали и осмотрели всю окрестность в зрительную трубу и бинокль. Брюс все время молчал. Затем он опустил свою трубу и обратился к Лангдону.

– Я полагаю, – сказал он, – что теперь для нас ясно все. Он прошел через эти две долины, тогда как мы со своим лагерем забрались слишком к югу. Видите вы вон тот лесок? Вот именно там нам следовало бы остановиться. Что вы скажете относительно того, чтобы нам вернуться назад через Дивайд, захватить лошадей и двинуться сюда уже потом?

– То есть оставить нашего гризли до завтра?

Брюс утвердительно кивнул головой.

– Мы не можем в одно и то же время и преследовать его и оставлять наших лошадей на привязи в глубокой долине, далеко позади себя.

Лангдон сложил бинокль и поднялся на ноги. Затем он вдруг насторожился.

– Что это? – спросил он.

– Я ничего не слышал, – ответил Брюс.

С минуту они простояли рядом и прислушивались. Порыв ветерка пронесся мимо их ушей и замер.

– Вот опять! – проговорил Лангдон, и в его голосе послышалось возбуждение.

– Собаки! – воскликнул Брюс.

– Да, да, собаки!

Они наклонились вперед, насторожились, и издалека, чуть-чуть слышно, до них донесся лай гончих собак.

Это пришел Метузин и уже разыскивал их в долине!

Звериный ум Тира прибавил к двум два и хотя, быть может, не сумел получить в итоге четыре, тем не менее его арифметика была достаточно точна для того, чтобы убедить его, что идти прямо на север было для него наиболее безопасно. В то время, как Лангдон и Брюс добрались уже до самой высшей точки козьей тропы и прислушивались к отдаленному лаю собак, маленький Мусква находился в отчаянном положении. Следование за Тиром стало походить для него на игру в пятнашки и не давало ему ни минуты отдыха. Сойдя с козьей тропы, они целый час шли до того места в долине, где находился водораздел двух речек. С этого места один ручей спускался к югу и впадал в озеро Теклу, а другой тек на север и впадал в Бабину, которая составляла собой приток Скины. Они очень быстро спустились в еще более низменную долину, и здесь в первый раз Мусква попал в заливные луга, где ему приходилось пробираться сквозь высокую, густую траву, из-за которой он не мог видеть ровно ничего и только определял по слуху, где пробирался впереди него Тир. Речка становилась все шире и глубже, и по временам им приходилось проходить мимо темных, спокойных прудков, которые казались им необыкновенно глубокими. Эти прудки с первой же минуты как-то очаровали Мускву. Иногда Тир останавливался и обнюхивал их берега. Он как будто охотился и, казалось, никак не мог набрести на дичь, и всякий раз, как он отправлялся в путь далее, Мусква был уверен, что не выдержит и издохнет от усталости.

Они находились в добрых семи милях к северу от того места, с которого Брюс и Лангдон обозревали в бинокль окрестность, когда добрались наконец до какого-то озера. Оно показалось Мускве мрачным и негостеприимным, так как до сих пор он видел в ложбинах одни только ярко освещенные лужицы и прудки. Почти у самого берега рос лес. В некоторых местах он казался совсем черным. Какие-то странные птицы противно кричали в камышах. Кругом стоял какой-то странный, тяжелый запах, пахло чем-то таким, что заставляло медвежонка облизываться и чувствовать голод. Минуты две Тир стоял не двигаясь и нюхал этот висевший в воздухе запах.

Пахло рыбой.

Гризли медленно стал обходить берег озера. Скоро он наткнулся на устье ручейка, впадавшего в это озеро. Он был не более двадцати футов в ширину, он был темен, спокоен и глубок, как само озеро. Тир поднялся вверх по этому ручейку ярдов на сто, пока наконец не дошел до того места, где несколько упавших через него деревьев образовывали запруду. У этой запруды вся вода была покрыта зеленью. Тир знал, что должно было находиться под этой зеленью, и очень осторожно взобрался на деревья.

Он остановился как раз на самой средине ручья и правой лапой отогнал в сторону зелень, так что там образовалось совершенно чистое пространство воды. Мусква блестевшими от любопытства глазами наблюдал за ним с берега. Он догадывался, что Тир принялся за добывание еды, но как он это сделает и что добудет из воды – это интересовало его сверх меры, несмотря на тяжкую усталость. Тир растянулся во всю свою длину и лег на живот, свесив голову и правую лапу с бревен. Затем он погрузил эту лапу на целый фут в воду и стал терпеливо ожидать. Он видел все ясно, до самого дна ручья. Некоторое время он видел только это дно, валявшиеся на нем палки да торчавший сбоку корень дерева. Затем под ним проплыла какая-то длинная тень; это была огромная форель. Для Тира она плыла слишком глубоко, и он не сделал ни малейшего движения, чтобы ее поймать. Он терпеливо ожидал. Скоро его терпение было вознаграждено. Из-под зелени всплыла прекрасная красно-пятнистая форель, и так внезапно, что Мусква даже взвизгнул от ужаса, громадная лапа Тира плеснула в воздух целым дождем воды, и рыба шлепнулась на землю как раз в трех футах от медвежонка. Тотчас же Мусква набросился на нее. Пока она билась и трепетала, он уже вонзил в нее свои острые зубки. Тир поднялся на бревнах, но когда увидел, что Мусква уже распоряжается рыбой по-своему, снова принял свою прежнюю позицию. Не успел еще Мусква окончить свою первую жертву, как новый фонтан брызг взвился в воздухе и на берег, кувыркаясь на лету, упала другая форель. На этот раз Тир поспешил к ней сам, так как испытывал голод.

Это был роскошный завтрак, который они имели у тенистого ручья в тот ранний полдень. Пять раз Тир вытаскивал рыбу из-под зеленой пены, но ни за какие деньги Мусква не съел бы больше того, сколько съел уже от первой рыбы. После этой своей тризны они разлеглись в прохладном, укромном местечке около запрудивших речку стволов. Мусква спал некрепко. Он начинал понимать, что его жизнь не являлась для него простой шуткой и целиком зависела от него самого, и уши его поэтому прислушивались уже сами собой к малейшему звуку. Всякий раз, как Тир шевелился или тяжело вздыхал, Мусква был уже настороже. После марафонского бега за гризли в этот день он был полон беспокойства, какой-то странной боязни, что он может потерять своего громадного друга и кормильца. Но Тир и не проявлял никакого намерения покинуть своего маленького друга. Он уже полюбил его.

Не одно только желание покушать рыбки и не один только страх перед врагами заставили Тира пробраться в эту страну. Всю последнюю неделю он испытывал какое-то все возраставшее беспокойство, которое достигло своей высшей точки в эти последние два или три дня бегства и самозащиты. Он был полон какого-то странного и неудовлетворенного желания, и, пока Мусква спал по-детски у себя под кустом, уши Тира прислушивались к малейшим звукам, и нос то и дело внюхивался в воздух. Ему нужна была самка. В это время он питался одной только рыбой, и чем более он ел ее, тем сильнее становился шедший от него рыбный запах. Едва ли Тир догадывался, что именно этот самый запах пятнистой форели и привлекал к нему его возлюбленную. Во всяком случае он ел рыбу, и от него несло ею на далекое расстояние. Стоял июнь, а в это время он всегда ожидал появления около себя медведицы, которая должна была явиться к нему с западных гор. Он принадлежал к зверям со строго размеренными и установившимися привычками и потому-то и совершал эти свои экскурсии из одной долины в другую, заходя так далеко, что добирался даже до самой Бабины.