Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

— Хана ему! Не выплывет!

— Выплывет! Смотри, как вёслами наяривает! Выносливый, чёрт!

— Да куда ему против такого течения? Нет, не выплывет!

— Спорим, выплывет! Только бы вёсла не бросил! Упорный!

— Дыхалка подведёт… Долго не продержится… Спорим — не выплывет! Сто баксов ставлю!

До меня не сразу дошло: на пристани спорят обо мне! Скучая в ожидании парома, пассажиры уже и пари заключают на какого–то сумасшедшего, рискнувшего на плотике ринуться через такой водоворотище.

Весь ужас бедственного положения, в котором так быстро и нежданно–негаданно очутился, я осознал, стремительно приблизившись к середине кругового течения. Внутри этого огромного кипящего котла темнело пятно воронки размером несколько больше открытого канализационного люка. Я похолодел, увидев, как вода крутится вокруг чёрной дыры, ненасытно захватывая за собой всё, что вертится рядом с ней. Бревно встало торчком, вращаясь веретеном, моментально исчезло в зияющей пустоте. Всё, что проплывало мимо, подхватывалось, закручивалось, уносилось в бездонную горловину. Дикий, животный страх охватил меня. Весь мокрый, лихорадочно, в бессознательном исступлении колошматил вёслами воду, стремясь отгрести подальше от адовых врат преисподней.

— Мамочки! Ой, мама! Всё! Конец! Не справлюсь! Пропаду! О, Господи! Спаси меня! Не дай сгинуть в мутной бездне этого проклятущего водоворота!

И где–то затаённая, как последняя искра надежды, спасительная мысль: «Только бы не сломалось весло… Нет, выдержу, одолею стремнину… Выскочу из водоворота… Ещё быстрее грести! Ещё…».

Но всё меньше становились описываемые плотом спирали, всё ближе смертельная воронка, громче ободряющие крики на пристани.

— Держись, мужик! Правее бери! К берегу ближе!

На что надеялся я, продолжая бессильную борьбу с водяным смерчем, ошалело мотая вёслами? Я не выпускал из рук дюралевые рукоятки, с содроганием в душе сознавая, что не могу противостоять необузданной силе реки. Ещё несколько кругов и плот неминуемо нырнёт в глубокое жерло. Быстрое вращение бурлящей воды по краям тёмной дыры совсем близко. С шумным клёкотом и громким журчанием чудовищное горло жадно захватывало плывущую в него добычу: бутылки, доски, ящики и прочий речной хлам. Раздутая туша коровы крутнулась вокруг этой всепожирающей открытой пасти, утонула в ней. На миг мелькнули рога и всё. Где–нибудь за сотни метров выбросит её на поверхность, забьёт в прибрежные заросли. Да только дохлой корове без разницы, где вынурнуть. А мне?! Неужто конец?! Не верилось, что какие–то метры разделяют жизнь и смерть, что всего лишь минуты остаются на бесплодную борьбу и гибели не избежать. Я не призывал на помощь с берега, понимая невозможность её оказания. Не разрыдался истеричным плачем: некогда было отвлекаться и расслабляться. Ни на что не надеясь, чувствуя холодное прикосновение костлявых, скрюченных пальцев к моему горячему, распотевшему телу, я закричал, не переставая бешено работать вёслами:

— Господи! Да не увлечёт меня стремление вод, да не поглотит пучина, да не затворит надо мною пропасть зева своего!

На следующем витке течение завернуло «Дика» на больший круг, пронесло чуть дальше к берегу. Я с бешеным ожесточением лопатил вёслами пенную воду. Лопасти мелькали, как если бы к ним приделали мотор. «Дика» снова закрутило, но теперь уже в другом месте. Отсюда, потрудившись вёслами ещё минут пять, я выбрался на ровную, спокойную гладь реки. Пристань с орущей толпой, водоворот с чёрной дырой–воронкой, предательский мыс, скрывший от меня столкновение двух мощных течений — всё осталось позади. Я бросил вёсла, безжизненно упал на доски настила. Хрипло, с надрывом дышал, понемногу приходя в себя. Тело тряслось, и зубы выстукивали мелкую дрожь. От страха, пережитого только что, или от неимоверного физического напряжения — не знаю. А только колотило всего, как в ознобе. Костлявая старушка и теперь не одолела меня!

В который раз Господь благоволит ко мне. Ещё час назад безмятежное плавание едва не закончилось трагедией. Глупой, несуразной, страшной.

Раскинув в изнеможении руки, смотрел я на круглые, как стога, кроны вязов, зеленеющих среди просторов половодья. На красный шар солнца, нависший над розовеющим горизонтом. Там, вдали, выступают смутные очертания Колпашево. Тонкие линии котельной трубы, телевышки, высоковольтных опор подтверждают моё предположение. В уютных домах тихого, мирного города радуются жизни его добрые, славные жители. Я ещё не знаком с ними, но не сомневаюсь в своей оценке колпашевцам. Из плавания по Оби уяснил непреложную рыбацкую истину Женьки Мандракова: «На реке дерьма нет. А какое было — давно уплыло». Будет ли так всегда?

Хорошей безоблачной, тёплой погоде радуются стрижи, неугомонно носятся в вышине.

Радуется тишине кулик, пролетая низко–низко над водой и опускаясь на плывущую валёжину.

Радуюсь я, что устоял, выжил. Заново, можно сказать, родился. Что ж, будем жить и радоваться. Яркому солнцу, голубому небу, ясному месяцу, облакам, чистому дождю, бурному ветру, необъятной, полноводной реке, звёздам, деревьям, травам, птицам, стрекозам — всему, что окружает нас, делает добрее и разумнее. Имя этому великому окружению — Природа. Рановато, выходит, отдавать концы. Не всё ещё сказано и сделано. Не закончено плавание, не поставлена последняя точка в романе–исповеди по реке–жизни.

Одно меня удивляет! Как мог я в столь критической, и без стеснения скажу — в панической ситуации, дословно вспомнить 68‑й псалом Давида?! 16‑й стих, вычитанный из Библии в давнюю пору плавания на китобойце «Робкий»! Библию ту, затрёпанную и затёртую, я так, любопытства ради, выпросил у моториста Бори Далишнева, весёлого, никогда не унывающего парня.

— Зачем тебе? Ты не веруешь.

— Да так… Интересно посмотреть, полистать, почитать…

— Эта книга не для развлекательного чтения. Её читать надо не умом, а сердцем. Слова в ней от Бога. Читай проникновенно, с любовью, и тогда западут они в твою душу, и не останется в ней места для греховных мыслей. Держи, брат!

И он протянул мне измазанную дизельным маслом, пропахшую соляром книгу. Я взял её, весьма удивлённый напутственным высказыванием Бориса. Он что, в Бога верит? Весельчак Борис? И вдруг я осознал: «А ведь он не курит, не матерится, не пьянствует, не таскается по кабакам и гулящим женщинам, не лукавит, не злится. У него можно занять деньги. Он готов за товарища отстоять вахту, если того доконала качка. Команда китобойца Бориса уважает за честность, добродушие и весёлость». В тот день за бортом свирепствовал шторм. Огромные волны с ужасающим грохотом обрушивались на китобоец, сотрясали корпус, угрожая сокрушить, смять, растерзать. Лёжа в койке, пристёгнутый к ней ремнём, страдая от дикой качки и проклиная день и час выхода в море, я произносил морскую молитву. В моём упавшем голосе не было напускной бравады самонадеянного моряка, уверенного в непотопляемости судна. Безразличный ко всему, измотанный недельным штормом, читал я спасительные слова. Сорок лет назад! Сердцем читал их или умом — не знаю Но в душу они запали. Факт.