Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

К концу дня, когда берег давно скрылся из виду, и вокруг до самого горизонта распростёрлась бескрайняя водная ширь, разразилась страшная буря. Полутораметровой высоты волны катились холмообразными валами, обрушивались на «Дика», обдавали брызгами и пеной, вскидывали, бросали и швыряли плот, проверяя прочность крепления и мою выдержку. Я повидал достаточно штормов и скажу, что этот, речной, не уступал иным морским. Проливной дождь хлестал струями по мне с такой силой, что промокла на коленях и спине прорезиненная ткань плаща. Высокая стена воды низвергалась на узенькую палубу катамарана, норовя разбить в щепки. Блистали молнии, раскатисто грохотал гром. Свинцовая бурная река в предверии наступающей ночи, свист ветра, шум дождя и ослепительные вспышки молний под оглушающие грозовые разряды повергли меня в отчаяние. Ужас, леденящий душу и тело, овладел мною, наводя на самые плачевные мысли.

«Возгремел с небес Господь, и Всевышний дал глас Свой». Библия. Книга царств, песнь Давида, 22 (14).

Гроза вскоре прекратилась, но потоки дождя и речной воды всю ночь заливали палубу плота–катамарана. Измученный жестокой трепкой от бушующей реки, отяжелевший от бессонной скверной ночи, я с трудом дождался обложенного тучами утра. Новый день выдался не лучше: ветрено–холодный, пасмурный. Накрапывал дождь. Не смолкал плеск волн о борта лодок.

Однообразно–унылое плавание «Дика» продолжалось весь день под хмурым небом, низко нависшим над присмиревшей, но всё ещё неспокойной рекой. К вечеру я разглядел в бинокль справа по курсу полоску лесистого берега. Уже впотьмах достиг его и вконец обессиленный беспрерывной греблей, бессонницей, голодный и мокрый наспех поставил палатку и бухнулся в неё. Таёжная глухомань, дикие звери, злые бродячие люди, камнепад с неба — на всё наплевать. Спать и ничего больше!

21 июня. Четверг. 10.00. Из палатки видна рябь реки. Ворона пролетела по бесцветному небу. Руки болят от вёсел, а спина от долгого сидения в одной позе. Тело ноет, словно побитое палками. Вялость, апатия, сонливость, неповоротливость. Так и лежал бы здесь, не вставая, не выползая из палатки. Да и куда мне вставать? На учёбу? На службу? На свидание? На работу? На поезд? Ни–ку–да! Вот до чего я дожил! Лежи, просто так, уткнувшись глазами в подволок палатки, и думай, с ужасающей ясностью представляя печальный конец реки–жизни. Сколь ни плыви по ней, но рано или поздно вольётся она в море Небытия. Ведь жизнь — такая штука, из которой никто живым не уходит. Незримою птицей летят годы. Минуют стороной невзгоды, и верный Ангел–хранитель, сопровождая в плавании по стремнинам бытия, по–прежнему зорко следит за каждым моим шагом. Когда доплыву до моря, скажет он мне: «Всё, дружище! Я не Шварценеггер с бычьей шеей и не Мохаммед Али с железными кулаками, я — Ангел, и моя миссия по защите вашей персоны окончена. Дальше — последний путь на Суд Господний. И помни, друг мой: благими намерениями, устлана дорога в Ад».

…С благими намерениями пришёл я в Дом культуры моряков Дальневосточного морского торгового пароходства. Потанцевать, с хорошенькой девушкой познакомиться. Так, чтобы на всю жизнь. Чтобы писала мне письма и ждала со службы. Дембельнусь, и мы поженимся. И будем крепко любить друг друга. С такими радужными мыслями скромно стоял я в сторонке, с завистью глядя на блистательных моряков — «торгашей» в чёрных форменных тужурках. Поблескивая золотистыми галунами нарукавных шевронов, они, зная себе цену, держались свободно, не стесняясь толпившихся у стен девиц в мини–юбках, бросавших на них зазывательные взгляды. Но вот грянул духовой оркестр. Несколько смельчаков, уверенных в своей неотразимости, пригласили дам и закружились в просторном зале. Те, кто хорошо танцует. Остальные парни выжидают, когда на танцплощадке народу станет больше, не решаются выходить на общий обзор. Оркестранты сыграли «Дунайские волны», «Берёзку», «Офицерский вальс», но танцующих не прибавилось. На сцену вышел солист. В узких брюках — крик моды! В белой нейлоновой рубашке — мечта тех лет! В остроносых туфлях — особый шик! Поправил микрофон, объявил:

— Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!

Этого момента ждали все. Всколыхнулись толпы любвеобильных страдалиц, давно присмотревших себе породистых красивых жеребцов с ромбами на лацканах — выпускников высшего мореходного училища. Сияя медью труб, оркестр заиграл «Ладу». Солист, уверенный в своей неотразимости, хлопая в ладоши и притопывая ногами, запел:

Дамы, торопясь, чтобы соперницы не опередили, ломанулись к кавалерам, вмиг расхватали броских, нарядных петухов, задрыгались в темпе быстрого танца, как в кинокомедии «Кавказская пленница»: «Сначала давим окурок левой ногой, потом правой». Когда расхватывать стало некого, ко мне подрулила черноглазая брюнетка лет восемнадцати, с шиньоном на голове, украшенным японской сеткой с бисером. В цветастом трикотиновом платье, плотно облегающем в меру полноватую фигуру. В японских туфельках с блёстками.

— Разрешите пригласить вас? — низким, мягким голосом и с милой улыбкой обратилась ко мне девушка, отчего на щеках её курносого лица обозначились ямочки. Внешнее обаяние незакомки, зажигательные глаза, в которых я прочёл взаимную симпатию, привели меня в восхищение. Блестевшие из–под мохнатых, подкрашенных тушью ресниц и старательно подщипанных бровей, они словно говорили: «Целуй нас!».

Стыдно признаться, что не умею выламываться так, как вон те модники в джинсах. Была не была! Беру за руку, веду на круг, но на моё счастье «Ладу» сменяет медленное танго. Я беру её за талию, она обхватывает мою шею, и мы плавно движемся под упоительную мелодию Накамуры «Белых роз лепестки». Её губы, отливающие блеском перламутрово–розовой помады, касаются моего уха, и с лёгким щекотаньем они вкрадчиво произносят:

— Меня зовут Рая.

«Девочка Рая пойдём до сарая…», — приблатнённая песенка — первое, что пришло мне на ум. Я теснее прижал её и также на ушко проговорил:

— А я — Гена. Служу по третьему году. Можно после танцев проводить вас домой?

— После танцев не успеешь вернуться из увольнения. Я далеко живу… В Моргородке. Поедем сейчас?

Я охотно и беспечно согласился, не подумав, как и во сколько вернусь обратно. В троллейбусе мы стояли, словно продолжая танец: обнявшись, и всякий раз, как что–либо сказать, наклонялись к уху и нашёптывали друг дружке разные приятные словечки, обычные при знакомствах. Выйдя из троллейбуса, мы долго месили снег на улицах частного сектора. На улице Ишимской Рая придержала меня.