Геннадий Гусаченко - Покаяние

Я решил провести ночь в гостинице.

На железнодорожном вокзале Лабытнанги ко мне пристала пьяная ямалка. Грязная, с распущенными волосами, не знавшими мыла и гребешка.

— Купи мне пива, — запросто, словно давнишняя приятельница, сказала она.

Я купил ей бутылку «Жигулёвского». Ямалка отхлебнула, протянула мне.

— Теперь ты пей…

— Нет, спасибо… Это всё тебе одной…

Пить после неё?! Б-рр! Легче червяка съесть!

— А что ты мне подаришь? — с наивно–детской непосредственностью не унималась женщина.

Чтобы отвязаться, я отдал ей зажигалку–фонарик.

И эта ямалка — неотделимая часть северного колорита.

В гостинице я принял душ, выстирал полотенце, носки, майку, высушил их утюгом.

Как ни странно, но в мягкой постели, застланной свежими простынями, спать не хотелось.

Я включил настольную лампу, достал блокнот и открыл его на странице, озаглавленной «На «Дальнем Востоке».

…Клин клином вышибают. Пустоту в душе от неудавшейся любви к Ларисе заполнили ни к чему не обязывающие встречи с буфетчицей плавбазы Лидией Шаталовой. Красивая голубоглазая блондинка после развода с пьяницей мужем — майором искала счастье в море, надеясь найти спутника жизни среди многочисленной команды судна. Но шансы выйти замуж у тружениц моря с репутациями судовых потаскух равны нулю. И холостяки, и женатики не прочь в путине заниматься с ними любовью. Даже самые некрасивые, невзрачные на вид женщины вдали от берега имеют успех… до возвращения в порт, где их покидают прежние поклонники, и они остаются всеми забытые. Такая же участь постигла и Лидию. Всю путину крутила роман со штурманом китобазы, наобещавшим «златые горы и реки, полные вина», но лишь подали трап на причал, как на шее у того повисли жена и дети.

— Скучаешь, Лида? — подошёл я к ней, одиноко бродившей вечером по отмытой до желтизны палубе.

Город переливался огнями, отражаясь в глади Золотого Рога. За окнами залитых светом квартир, ресторанов и кафе наслаждались жизнью дорвавшиеся до берега моряки. А здесь, у кромки борта, разделявшего палубу и мутно–серую, в нефтяных пятнах воду, освещенную прожектором, было тихо и уныло.

Благодарный взгляд послужил ответом. В нём одновременно выразились печаль, тоска одинокой женщины, жалость к самой себе, радость, что на неё обратил внимание модно и со вкусом одетый молодой человек приятной наружности. Я взял её под руку и повёл в свою каюту, где наши одинокие сердца учащённо забились рядом.

Ранней весной, когда завыли сирены буксиров, выводящих плавбазу из бухты, мартовскими котами заметались по судну моряки в поиске любовниц. На расхват вновь шли застарелые уборщицы, прачки, посудницы, работницы медсанчасти, бухгалтерии, технологи и лаборантки жирзавода. Молоденьких и привлекательных официанток «забивал» на время плавания комсостав, располагавший более комфортными каютами и сервисом. Суматоха обще–сексуальной озабоченности не волновала меня. Оранжево–красное платье Лиды, наброшенное на спинку кресла, каждую ночь пламенело в моей каюте.

Под неумолчный вой паровых турбин во время вахты, грохот лебёдок, растаскивающих китовые туши и крики раздельщиков, незаметно проходили дни и ночи девятимесячной путины.

Сменившись с вахты, я находил Лиду в своей постели. Обходительно и приветливо относились ко мне товарищи. Не обходили вниманием начальники. Почётные грамоты, благодарности, премии, врученные мне за хорошую работу, мой портрет на Доске почёта «Наши маяки» — лучшее тому подтверждение.

Жить и радоваться. И я всерьёз подумывал: «Вот придём во Владивосток, распишемся с Лидой».

Но однажды она сказала:

— Все девочки, которые дружат в путине, получают за это подарки… Официантке Нинке Малышевой помполит сапожки финские подарил… Только ты ничего не покупаешь мне в нашем судовом магазине, ничего не даришь мне за то, что пользуешься мной…

Я чуть не захлебнулся растворимым кофе, поданным мне Лидой в чашке из тончайшего японского фарфора, прихваченной в капитанском буфете.

— Ты… что?! Проститутка?! — вырвалось у меня. — Нинка за подарки спит с обрюзгшим седым помполитом… А мы?! Я думал, ты работаешь… Я работаю… Вернёмся во Владик, сложим деньги в одну кучку… Жить начнём, как все…

Она обиженно пожала плечами, молча вышла из каюты с недовольным видом.

В тот же вечер ко мне пришёл хороший парень моторист Боря Архипов.

— Гена… Если бы ты знал, как трудно без женщины… Дай Лидку поиметь…

— Ну, ты нахал, Боря! Ты, что?! Очумел?! Даже если и разрешу, как ты к ней подкатишься? С какого боку? Она же считает себя моей женщиной…

— Уверен — не откажется от моих ухаживаний… Лишь бы ты был не против…

— А что? Это будет своего рода проверкой… Окажется слабой на передок…Что ж … Твоя взяла…

Мы ударили по рукам, и Боря ушёл, счастливо насвистывая арию тореадора.

Через пару дней проходя мимо каюты мотористов, через дверной паз, оставленный из–за тропической духоты, я увидел пламенеющий шёлк её платья, свисающего с кресла. На полу валялась картонная коробка с финскими сапогами. Я не испытал ни обиды, ни огорчения, ни душевной боли. Уверенность Бориса в овладении Лидой без особых усилий, объясняла всё. И ещё эти финские сапоги…

А плавучая китобойная база и дальше жила своей морской жизнью, комизмом, драматизмом и даже трагизмом напоминавшей береговую.

Здесь был магазин, где втридорога продавалась бутылка вина, а дефицитная вещь покупалась с «прицепом» — женской комбинацией 58‑го размера.

Здесь все знали всё обо всех.

Здесь случались пьяные драки раздельщиков — людей сомнительного тёмного прошлого и удивительной судьбы. Среди них в куче китовых кишок одинаково барахтались бывшие зэки, таксисты, спортсмены, офицеры, изгнанные из армии. Забрызганные кровью китов орудовали крючьями, подтаскивая к горловинам люков куски мяса, герой хрущёвской эпохи Иван Федотов, актёр, снявшийся в кинофильме «Кочубей», и другие, не менее оригинальные и примечательные личности. «Домашние» разборки любовников, сцены ревности и прочие душещипательные изъявления, подходившие под формулировку Маркса: «Я человек и ничто человеческое мне не чуждо», здесь не становились предметом долгих разговоров — обычное дело!

Никого здесь не удивляли выходки официантки Заремы, схваченной на камбузе буквально за руку старшим помощником капитана…

— Ты зачем это вылила в компот? — вскричал в испуге старпом, отбирая у осетинки стакан с остатками… менструальной крови.

— Хотела приворожить третьего помощника… — с плачем призналась Зарема.

— Так ему бы и подавала! Пусть бы пил! Зачем же в общий котёл?

— Я наливала ему, но другие раньше брали с подноса… Ему не доставалось…