Татьяна Богатырева - Мастер теней

— …Бургомистр… столица… ученик… граф Зифельд… завтра… — доносилось до Стрижа сквозь лагерный гам и приветственный ор. — Сам Медный… Хуррига…

Пророк что-то еще сказал шеру — конечно же, графу Зифельду, как можно было не узнать бывшего фаворита старшей принцессы! — и тот, вспыхнув, проорал:

— Слава Чистоте! — и упал на одно колено.

Бережно, с видимым трудом сняв амулет, Пророк повесил его на шею Зифельду. Тот встал, покачнулся.

Несколько мгновений Стриж не мог оторвать взгляда от странной, страшной и завораживающей картины: спрятанный в фальшивом круге терцанг выпустил плотные щупальца тьмы, обвил ими Зифельда, сжал… нет, тьма впиталась в человека — и тут же выглянула из его глаз.

— Ну, молодец, доволен? — пихнул Стрижа в бок обрюзгший и засмеялся. — Вижу, истинная чистота тебе близка! Пойдем, умоешься, и Пророк благословит тебя. А может, удостоит беседой. Он любит таких, чистых.

Бритоголовый захохотал и потянул Стрижа за руку.

Тем временем другой бритоголовый подвел шеру коня, придержал стремя. Пророк громогласно пожелал верному сыну отечества удачи и осенил кривоватым Окружьем. В ответ терцанг на груди шера недовольно вспыхнул, и Стрижу почудился низкий, за пределами слышимости, стон боли.

Где-то далеко завыли собаки.

— Я рад приветствовать тебя, новый брат в вере, — мягким, как рысья лапа, голосом обратился к Стрижу Пророк, когда бритоголовые подвели ему добычу. — Вижу, ты чист душой и стремишься к истинному свету. Я расскажу тебе, что поведала мне Светлая Сестра.

Порадовавшись, что верно выбрал образ деревенского дурачка, Стриж изобразил восторг и умиление пополам со страхом. Страх, правда, изображать не пришлось — все внутри дрожало и гудело перетянутой струной, хотелось сей момент нырнуть в спасительную Тень. И убивать, убивать, пока Хисс не насытится — и не уснет, забыв о слуге.

Голос Пророка становился все громче, все больше мятежников оставляли дела и замирали, очарованные. Паутина проповеди обволакивала, путала мысли. Стрижа удерживала на грани сна и яви серебряная серьга. Она жгла, дергала, пульсировала, шептала: держись, не поддавайся, помни о деле!

Сквозь мутную, болезненную пелену он видел, как мужики и бывшие солдаты валятся на колени, истово орут славу, задирая головы, бьют себя в грудь. Вместо того чтобы просто и без затей вцепиться Пророку в глотку, Стриж тоже повалился на колени, потянулся к его руке — облобызать. Едва удержал рвоту, поймав ощущения проповедника: предвкушение славной трапезы, главным блюдом в которой станет гладенький, сладкий юноша. Уткнулся носом в вытоптанную землю, стиснул зубы.

«Убить, убить, — шипели со всех сторон крылатые демоны. — Сейчас же убить! Всех!»

На миг показалось, что за спиной разворачиваются призрачные крылья, пальцы заостряются лезвиями. Стриж крепко зажмурился, прогоняя морок, открыл глаза, глянул на руки…. и чуть не заорал: антрацитовые когти, оставив в земле десять аккуратных дырок, втягивались в кончики пальцев.

— Идем, юноша. Я покажу тебе величие Чистоты, — ласковый голос Пророка напомнил Стрижу, что еще рано проверять правдивость древних легенд о Воплощенном: убив предводителя на глазах всей «армии», не сможет сбежать ни ткач, ни Воплощенный, ни шис треххвостый.

Следующие полчаса Стриж сопровождал Пророка, как верная собачка. Сначала он удостоился чести присутствовать при беседе Пророка с генералом Фломом.

Бледный, с седыми прядями в темно-медной шевелюре, со свежим рубцом через висок, генерал полулежал на подушках. Под укрывающим его до подбородка одеялом угадывался лубок: похоже, у Флома была серьезно повреждена правая рука. Но, несмотря на плачевное состояние здоровья, славный Медный оправдывал прозвание. Сплетенная Пророком паутина очарования скользила мимо, не задевая разума генерала. За восторгом и щенячьим желанием угодить Стриж отлично видел плохую игру. К счастью, Пророк не разбирался в актерах.

Всего на миг, перед самым уходом из палатки Флома, Стриж испугался. Слишком внимательным и настороженным взглядом одарил генерал сопровождающего Пророка мальчишку. Но беспокоился зря: Флом отвернулся и, казалось, уснул.

Затем Стриж вместе с толпой Чистых выслушал проповедь, заменяющую указания к завтрашнему штурму Хурриги. В пересказе Пророка советы Флома звучали странно и смешно, но среди Чистых не нашлось никого, кто бы усомнился в мудрости предводителя. Да и что с них взять: с такими тупыми и пьяными рожами только и можно, что орать славу.

К тому моменту, как Пророк велел подать ужин, тошнота отступила, а место страха заняло веселье. Мятеж, проповеди, заказ — все казалось дешевым балаганом. Хотелось смеяться, прыгать и кидать в бездарных актеришек гнилыми помидорами. Поэтому, когда Пророк выгнал из шатра посторонних, Стриж не стал его убивать. Зачем портить отличный вечер? Успеется. Пусть он еще расскажет о божественных откровениях, ведь смешно до невероятности. И страшно интересно, как Пророк перейдет от бесед о чистоте и вере к соблазнению.

Потому Стриж уплетал тушеную баранину, запивал кислым вином, поддакивал и строил из себя малолетнего девственника. Даже облился вином — кажется, нечаянно… а, какая разница?! — чтобы Пророку было ловчее стянуть с него рубаху. Единственное, что Стрижу не нравилось — это что нельзя рассказать, как забавно все получается с этим заказом. Наверняка он бы тоже посмеялся: кто ж не любит балаган?

— Тебе нравится, маленький, — хорошо поставленным голосом ворковал Пророк, толкая Стрижа на ковер. — Сейчас тебе будет хорошо…

Жгучая боль в ухе отрезвила Стрижа, когда жадные руки уже развязали его штаны. «Безмозглый тролль, — обругал себя Стриж. — Что не дождался, пока тебя отымеют?»

За болью в ухе тут же последовала ломота в пальцах, словно когти просятся наружу, все тело загорелось, мышцы напряглись — это было странно, возбуждающе и страшно. Неужели Хисс избрал его, чтобы воплотиться?

Пророк принял внезапное напряжение жертвы за последнее перед капитуляцией, самое сладкое сопротивление. Схватил за волосы, сунул руку Стрижу в штаны и довольно ухмыльнулся:

— Хочешь, мой сладкий.

— Хочу, мой сладкий. — Стриж одним движением повалил Пророка, заломив ему руки и прижав горло, чтоб не орал. — Ты себе не представляешь, как хочу…

Последнее слово он прошипел: Хисс надел его на себя, как перчатку, изменил тело. Стриж не чувствовал ни боли, ни удивления, только скользнула мысль — все равно его отымели, не Пророк, так Хисс. Словно со стороны Стриж смотрел, как покрывается серой чешуей рука, пальцы превращаются в серповидные когти. Клыков и крыльев он не видел, только чувствовал — как чувствовал голод, такой знакомый и правильный голод. Десятки, сотни душ уже принадлежали ему, оставалось лишь взять… Да, взять. Как только что взяли его самого.