Татьяна Богатырева - Мастер теней

Стриж оглядел парк. Под окном газон с кустами роз, в пяти шагах от стены — дорожка, обсаженная кипарисами. Десяток садовников: подстригают олеандры вдоль аллей левее башни, метут дорожки и высаживают цветы за фонтанами, шагах в пятидесяти. Дюжина гвардейцев, постоянно марширующих вдоль фасада, как раз удаляется направо: пять минут форы, достаточно.

Стриж спрыгнул со второго этажа на газон и отбежал под прикрытие кипарисов.

Едва он спрятался, как со стороны парадного подъезда послышался стук копыт и голоса. Садовники, подметающие дорожки, разом повернулись туда, поглядеть на выезд. Тех, что слева, скрывали три ряда кустов и деревья.

Стриж метнулся через дорожку, замер около кипариса, огляделся: никто не видит. Поправил кружевной ворот так, чтобы не видно было ошейника и, нацепив на лицо выражение «благородный шер скучать изволят», вернулся на дорожку и вальяжной походкой направился к клумбам. Не обращая внимания на садовников, остановился около самой большой, оглядел её — в меру скептически, в меру равнодушно — и шагнул прямо в середину, сминая только что высаженные желтые колокольчики.

— Но, Ваша Ми… — испуганно вскрикнул ближний садовник и осекся под презрительным взглядом. — Что угодно Вашей Милости?

Выдержав паузу, Стриж повелительно указал на лиловую хризантему. Садовник с облегченным вздохом кинулся к ней, срезал и с поклоном подал «милости». Вовремя сдержав кивок — с чего бы шеру кивать какому-то там садовнику?! — Стриж забрал цветок и прогулочным шагом направился прочь.

«Беги, Стриж, беги! Так просто!» — дрожало внутри перетянутой струной. Ноги сами норовили повернуть в парк, подальше от дворца. Вот на ту тропинку, и прямиком к улице Трубадуров, а там рукой подать до Наставника.

Но, лишь глянув в сторону густых крон Фельта Сейе, он развернулся и пошел к боковому подъезду, знакомому со вчерашнего дня. Притворяясь очень занятым самим собой придворным, он добрался до покоев Её Высочества. И понял, что опоздал: башня сверкала, гудела и дрожала, словно внутри бушевал ураган. Хотя… почему словно? Шуалейда вернулась и не нашла игрушки на месте.

Стриж остановился. Соваться туда?! Чистое самоубийство. Бежать — тем более. Ну и нечего тогда бояться. Раньше смерти не умрешь.

Подмигнув гвардейцам у дверей, он спрятал лиловую звезду, так похожую на её глаза, под полу камзола, и шагнул в башню Заката.

Шу не успела ответить себе, что собирается делать с Тигренком, как он нашелся — прямо у дверей башни.

«Сумасшедший? Наглец! Где он был? Почему вернулся?.. Он что, меня не боится?! И что он будет делать дальше?»

К тому моменту, как Тигренок дошел — медленно, словно фланирующий по набережной бездельник! — до кабинета, эфир кипел красковоротом, смазывая очертания реальности и грозя снести до основания весь Роель Суардис.

— Я не разрешала тебе покидать башню, — очень ровно сказала она.

Он пожал плечами, оглядел ее с ног до головы и улыбнулся. Ширхаб дери, как он улыбнулся! От восхищения и откровенного вызова в синих глазах у Шу дрогнули колени — и порыв урагана, порвав тонкую нить самоконтроля, с торжествующим воем метнулся: смять, растерзать! — пронесся по кабинету и вылетел в окна. Показалось, кто-то закричал, тонко и отчаянно.

«Нет!» — Шу зажмурилась, понимая, что поздно, никто не выдержит такого буйства стихий.

Мгновенье она прислушивалась к шороху и треску оседающих обломков, не решаясь открыть глаз. Еще мгновенье — пыталась понять, почему так холодно. Наконец, взглянула… и чуть не завизжала: живой! Шу почти бросилась ему на шею, обнять, убедиться, что ничего с ним не случилось… но остановилась, поймав торжествующий взгляд.

Тигренок, глядя на Шу, как на добычу, аккуратно отцепил от камзола белого котенка: тот впился всеми когтями, шерстка дыбом, уши прижаты, крупно дрожит. Опустил на пол — только сейчас Шу осознала, что рукав его камзола порван и окрашен кровью, на щеке алеет глубокая царапина, а сам он пахнет болью, азартом и желанием. Вкусно, до головокружения вкусно, и хочется еще…

Словно в ответ, Тигренок перевел взгляд на ее губы, сделал шаг, протягивая к ней руку — и наткнулся на невидимую стену ладонью. Нажал, словно пытаясь сломать и добраться до Шу: барьер поддался, прогнулся…

«Нет!»

Шу оттолкнула его все той же стеной воздуха, улыбнулась — медленно, с вызовом — облизнула губы и приказала:

— Подай хлыст.

По лицу Тигренка скользнуло недоумение, затем понимание, тут же вспыхнул азарт… и он поклонился, прижав руку к сердцу, до невозможности изящно и издевательски, словно всю жизнь провел при дворе.

Через миг он был — безмятежное спокойствие, только в глубине синих глаз проскакивали золотые искры. Перешагнув котенка, он прошелся по шаткому нагромождению обломков, словно настоящий тигр по ветке дерева, и уверенно вытянул из мешанины некогда висевший на стене хлыст. Глядя Шу в глаза, провел хлыстом по ладони, проверяя гибкость, легко ударил по отвороту сапога. Шу вздрогнула. Он легко спрыгнул с опасно накренившегося книжного шкафа, остановился в шаге от нее, приподнял уголок рта: уверена?

Шу презрительно дернула бровью — уж она-то умела ставить на место слуг!

Едва заметно пожав плечами и улыбнувшись, Тигренок склонил голову и подал хлыст. Почтения и раскаяния в нем не было ни на динг, зато наглости и хищной опасности — на золотой запас гномов.

«Уверена, что это необходимо?» — сквозь голодный гул крови прорезался голос совести.

«Он мой. Он будет меня слушаться!»

— Снимай рубаху и на колени, — велела Шу.

Тигренок коротко глянул на нее, потянул с плеч камзол и отвернулся. Аккуратно сложил камзол на пол. Скрутил волосы в узел, потянулся, снимая рубаху, — мышцы под светлой кожей напряглись, заиграли, так что Шу показалось — батист скользит по ее коже…

Она до боли в пальцах сжала хлыст. Попроси прощения!

Но он, даже не склонив голову, опустился на колени — словно ее здесь не было.

Закусив губу с досады, Шу провела кончиком хлыста по ложбинке вдоль спины, почти почувствовав на губах вкус его золотистой кожи. Он резко вздохнул. Хлыст легко коснулся плеча — не удар, а поцелуй. Пауза. Еще касание, снова пауза…

Надолго его спокойствия не хватило: плечи напряглись, опущенные руки сжались в кулаки. Он дышал неглубоко, в такт ритмичным касаниям, и пах злостью пополам с возбуждением.

Вместо следующего удара хлыст остановился в волоске от кожи. Тигренок едва заметно вздрогнул, напрягся еще сильнее — и хлыст скользнул кончиком от шеи до поясницы: медленно, чуть касаясь. И тут же легко ударил. Тигренок резко вздохнул от неожиданности, не успел опомниться — и хлыст ударил сильнее, оставив на коже розовую полосу. И еще раз — рассек кожу, окрасился кровью.