Татьяна Богатырева - Мастер теней

— Я же говорила. Мне эта задача не по силам, — пояснила она для фрейлин. — До сих пор не сказал ни слова, и, похоже, все еще чувствует себя котом.

Остро захотелось зарычать, схватить шисову девчонку и показать ей, кто тут кот, а кто мышь. Но она опередила. Обернулась с нежной улыбкой и велела, указав на пол, между собой и совсем юной девицей с уложенными короной каштановыми косами:

— Иди сюда, Тигренок.

Стриж сделал вид, что не услышал, и нарочито замедлил шаг. Злость кипела и рвалась наружу, здравый смысл осаживал: не дергай дракона за усы. Или, если очень хочется, дергай — но так, чтобы тебя не съели.

Быстро оценив девиц, сидящих по обе стороны от Шуалейды, Стриж выбрал ту, что справа: пухленькую, розовую, похожую на фарфоровую пастушку. Та, что с косами, показалась слишком умной, чтобы ей играть, и слишком похожей на Шуалейду, чтобы игра доставляла удовольствие.

Не обращая внимания на шокированных и полных любопытства фрейлин, Стриж неторопливо подошел к столу и остановился около девицы в розовом. Едва поймав наивный, ошарашенный взгляд, Стриж чуть улыбнулся и опустился на колени, задев плечом руку пастушки. Глаза его оказались почти на уровне её глаз.

— Мрррр? — спросил он в точности, как кот мамы Фаины, желающий телячьей вырезки.

Растерянная девица посмотрела на Шуалейду, ища подсказки. Даже не оборачиваясь, Стриж почти видел, как колдунья пожала плечами, прежде чем ответить:

— Наверное, он голоден.

Она продолжила — о чем-то постороннем, отвлекая фрейлин от неприличного зрелища. Но все внимание девиц сосредоточилось на «коте» — и Стриж играл вдохновенно, словно от игры зависела его жизнь. На самого важного зрителя он не смотрел, достаточно было одного ритма её дыхания и шелеста платья, чтобы знать — злится.

— Мррр? — повторил требование Стриж, потянулся и уселся удобнее, но так, чтобы девицы его видели.

— А что он ест, Ваше Высочество? — спросила пастушка дрожащим голоском.

— Пирожные, дорогая Виола, — тоном невинным, как утренняя роса, ответила Шуалейда. — Разве другие твои коты не едят пирожных?

Виола — дивно неподходящее имя для пастушки — что-то промямлила в ответ, кто-то из фрейлин вмешался в разговор с историей о своей кошке. Снова серебро зазвенело о фарфор. Внимание публики начало рассеиваться, злость Шуалейды утихать. А вот обойдетесь, Ваше Высочество! Хотели кота — получите кота.

Стриж фыркнул и дерну Виолу за юбку. Та вздрогнула, на миленьком личике отразился стыд.

— Ой, простите, шер Тигренок, — шепнула она. — Не желаете ли безе?

Она протянула ему тарелку. Стриж скептически оглядел предложенное, тронул пальцем, фыркнул, отряхнул руку и уставился на Виолу. Та вернула пирожные на стол, схватила с ближнего блюда тарталетку с чем-то мясным и подала ему.

— Может быть, паштет? — краска залила не только щеки, но и пышное декольте. — Скушайте тарталетку, шер Тигренок.

Высказав одобрительное «Мрррр!», Стриж перехватил её руку и аккуратно взял губами с ладони подношение. Девица опять вздрогнула, но не успела отдернуться — Стриж её уже отпустил и снова смотрел выжидательно.

Позади сердито зашуршали юбки, фрейлины позабыли про сласти и беседы. Балаган имел успех, а Виола вполне поддавалась дрессировке: к шестой тарталетке, скормленной «коту» с руки, она престала вздрагивать и лишь растерянно хлопала глазами. Вот только Шуалейда реагировала слишком спокойно, вела с фрейлинами беседы на отвлеченные темы — и развлечение теряло вкус. Пора добавить!

Седьмую тарталетку Стриж уронил на себя, брезгливо фыркнул и, содрав испачканную рубаху, отшвырнул за спину — прямиком в Шуалейду. Мгновение потрясенного молчания за столом вполне заменило аплодисменты, от просверлившего спину взгляда потеплело внутри, но ни окрика, ни шипения, ни пощечины от колдуньи он не дождался. Лишь очередного тяжкого вздоха:

— А был такой милый котенок. Таис, ты так и не рассказала, как дела у твоего дядюшки!

— Мыррр!

Стриж плавным движением переместился ближе к Виоле и, пока она не успела сообразить, что пора спасаться, ткнулся головой ей в бок: именно так кот мамы Фаины требовал ласки. Робкая рука коснулась его волос, слегка погладила и сбежала. Стриж не отставал — обнял её колени, урчал, терся уже не только головой.

— Что он делает? — потрясенно выдохнула ближняя к Виоле девица.

— Дорогая шера Свандер, вы определенно понравились Тигренку! — хихикнула другая.

Хихиканье подхватила третья — и, когда бедняжка Виола готова была упасть в обморок от стыда и смущения, раздался жесткий голос Шуалейды:

— Тигренок.

Стриж резко обернулся, оттолкнув пастушку, и уставился на колдунью. Всего мгновение он видел её ярость — алые, словно покусанные, губы Шуалейды сжимались, сиреневые глаза полыхали — показалось, глянул в зеркало. Но миг нечаянной откровенности промелькнул, а Её Высочество, насмешливо оглядев его, приказала:

— Сыграй для нас.

Воздух вокруг Стрижа замерз до стеклянной хрупкости. Не шевелиться, не думать… не показать ей — что именно этого он и ждал: чтобы она поставила менестреля на место.

Шуалейда сделала замысловатый жест кистью и отвернулась к соседке слева с очередным вопросом, уже не глядя, как Черная Шера послушно летит с дивана, где Стриж оставил её вчера, и зависает в воздухе. Он осторожно взял гитару, ту, что откроет ему путь к сердцу колдуньи. Она сама принесла ее, Черную Шеру, свою судьбу. И плевать, что он ткач, а не золотой Бард, в Черной Шере хватит магии, чтобы сделать с любой женщиной все что угодно.

Сглотнув вязкий ком в горле и стараясь не расплескать попусту утреннюю боль, Стриж коснулся струн. Первый звук показался жалобным и резким, как скрип похоронной телеги — а в следующем он растворился целиком. Черная Шера запела. Для неё, для Шуалейды.

Черная Шера пела. Пела штормом в парусах, кричала чайкой, запутавшейся в снасти, плакала брошенным младенцем. Звуки сдавливали горло, мешали дышать. Как ошейник.

«Ширхаб подери этого Тигренка, что он делает?»

«То, что ты хотела, — отозвался здравый смысл. — Радуйся, все получилось!»

Шу сморгнула повисший перед глазами туман вместе с миражами: сраженный копьем золотой дракон умирает у ног равнодушной девы; попавший в капкан волк отгрызает себе лапу; птица со сломанным крылом падает с утеса в море… Образы свивались из нитей мелодии, опутывали паутиной морока всех, кто слышал гитарные переборы.

Тигренок играл, склонив голову к гитаре, словно к любимой, не видя и не слыша ничего вокруг. Струны казались продолжением его рук, его голосом — и струны плакали.

Боль. Отчаяние. Ожидание смерти. Тоска.

«Перестань! Прошу тебя, перестань, мне больно!»