Мария Обатнина - Игра. Реванш

Виталий вытер выступившие капельки пота со лба. Возможно, разгадка крылась в том, что ему нравилось все то, что импонировало Смолину. Одни и те же игрушки, девочки, марки джинсов, автомобилей, запах власти, денег, свободы и, конечно, одна единственная женщина, Вероника Азарова, на которую как две капли воды смахивала Рязанцева Анжелика.

Лика понимающе хранила молчание, а мысли Круглого снова вернулись к матери, которой, как он полагал, уже успели сообщить о взрыве, в результате которого погиб ее единственный сын.

— Значит судьба такая… — повторил он слова Смолина, поймав напряженный взгляд Анжелики. Его морозило второй день, но он упорно не хотел признаваться самому себе в болезни. Температура по всей видимости поднялась до тридцати семи и восьми градусов, а Круглов, не признающий никакой химии в лекарствах, по-прежнему не сказал Лике о своем недомогании.

«Сначала дело! Подумаешь, температура, вот Леха там в «Дельфине»! Он все, что у меня осталось в этом мире, и я клянусь, Леха, скоро ты будешь на свободе, мой единственный друг!» — Круглов с невыразимой благодарностью вспомнил тот день, когда Алексей поехал вызволять его, рискуя не только своей жизнью, но и судьбой собственного сына.

«Разве есть у меня выбор? Куда он, туда и я!»

Приказав себе не думать о матери, кусая губы, он сдерживал наворачивающиеся на глаза слезы, размышляя о грядущем завтрашнем дне. Лицо матери так и стояло перед глазами, такой, какой он видел ее в последний раз на суде — опухшей от слез, состарившейся лет на десять, поседевшей…

— Ей так будет лучше… — вслух произнес Круглов, поднимаясь со стула, — Лучше… Лучше мертвый сын, чем жизнь в постоянном стрессе…

— Виталик, пойдем, я покормлю тебя! — Рязанцева, так же не находившая места от волнения, вела себя неестественно и скованно в присутствии Круглова. Похороны отца опустошили ее, выпили до дна. Страх терзал душу, но та самая авантюрная жилка, присущая ей с самого детства, не позволяла раскиснуть.

— Ника, — Круглов уселся на стул и машинально отщипнул от каравая хлеба большую горбушку. — Я надеюсь, ты понимаешь, во что ты ввязалась? Завтра тебе трудный день… Пашка для всех должен будет умереть… Для всех мы все должны быть покойниками…Я, Леха, Паша…Подумай еще раз…По документам ты — эмигрируешь в Канаду…Навсегда! У тебя есть шанс передумать, есть! Выплатим тебе остаток и разбежимся.

— Я подумала, — Лика поставила в микроволновку пиццу, — Я вдова, сирота, что меня держит в городе, где меня преследовали одни несчастья? Я не знаю, как это называется, любовь или наваждение, но я хочу быть со Смолиным, это решение взвешенное, и…

— Ладно, я понял, — буркнул Круглый, неосознанно назвавший Рязанцеву именем покойной Азаровой.

— Прав был Белов, это не наш выбор, а его выбор… — тихо прошептал он, но Рязанцева услышала. Сердито нахмурившись, она с грохотом распахнула холодильник, вытащила банку с маринованными помидорами и с шмякнула ее на стол.

— Завтра как договаривались — по схеме, утвержденной вчера. Вылетаю в Канаду, а оттуда по поддельному паспорту в Оренбург! Кстати, — губы Анжелики задрожали.

— Виталь, где Зимовский взял тело мальчика?

— Не важно, — Круглов помотал головой, — Это не важно. Не бери в голову… Ребенок был обречен… серьезная болезнь… Все проплачено! Лика, — Круглый напоминал себе загнанного в угол клетки волка, — куда ты вляпалась, а? Ладно я, пути возврата уже нет… Но ты… — он посмотрел в ее решительные глаза и шумно сглотнув, сказал, положив тяжелую ладонь на столешницу, — Налей выпить, иначе я сойду с ума!

Рязанцева секунду-другую изучала бледное лицо Круглова, а затем, не проронив ни слова, открыла дверцу шкафа и, вытащив бутылку дорогого коньяка, поставила его на стол…

* * *

Павел Белов, с неестественно прямой спиной, сидел на диване, и беззвучно плакал, совершенно не стыдясь своих слёз. Перед глазами проносились обрывки воспоминаний их совместной с Натальей жизни. Смерть Юли сильно пошатнула его психику, укрепив злобу на Смолина, трагическая гибель Артёма с Дашей пуще прежнего разожгла пожар ненависти в его душе, но, только оставшись без жены полковник, ощутив себя глубоко несчастным, осознал, что не успокоится, пока не убедится, в том, что тело Чёрного Ферзя покоится в могиле.

«Ты сдохнешь, собака, я сгною тебя в «Дельфине», — агонизировал Павел, вспоминая недавний разговор с дочерью.

«Папа, не подходи ко мне, не подходи!!! Это Смолин убил её, СМОЛИН!»

Лера билась в истерике, обвиняя отца, швыряла в него вещи, кричала, отбивалась, грозилась покончить с собой. Павлу пришлось вызвать психолога, ибо сам совладать с дочерью он был не в состоянии.

«Лерочка, мама не справилась с управлением… пойми, малыш, так бывает…»

«НЕ ПОДХОДИ, СЛЫШИШЬ, УБИРАЙСЯ, УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ, ПРОЧЬ, ПРОЧЬ!»

Пришла в себя Валерия лишь спустя три часа, тогда-то между ними и состоялся более-менее адекватный диалог.

«Пообещай мне, папа, ты убьйшь Смолина!»

«Лера, прекрати. Смолин в тюрьме. А я не убийца. Мне больно слышать, что моя дочь говорит такие ужасные вещи. Лерочка, нельзя желать смерти другому человеку, даже если этот человек исчадие ада. Карать и миловать может лишь Господь Бог …»

Белов долго утешал дочь, затихшую у него на груди, а слёзы застыли на его длинных ресницах, словно скорбя вместе с ними о безвременной утрате.

«Папа, мама умерла, прости меня, папочка, я наговорила ужасных вещей… — деревянным голосом прошептала Лера, повиснув у него на шее, — умерла, умерла, может Смолин не виноват, я плохая девочка, прости меня, папа…я очень плохая девочка…»

Павел болезненно поморщился, тяжело вздыхая. Он знал, что прямой вины Смолина в гибели его жены нет, но глубоко на уровне подсознания поселилась одна-единственная мысль, не давашая ему покоя. Авария была подстроена, и заказчик его жены — ни кто иной, как Чёрный Ферзь.

«Права Лера, даже если это не его рук дело, я не успокоюсь, пока не уничтожу его. Клянусь, я убью его, Наташка, закончу то, что ты не доделала, любой ценой, даже если мне придётся положить на это свою собственную жизнь…» — пообещал Белов, а в его больших серых глазах зажёгся холодный огонь отмщения.

* * *

Круглый не находил себе места. Собственно, волноваться он начал с того самого момента, как расстался с Анжеликой. Необъяснимое чувство тревоги сжимало грудь, предчувствуя грядущее несчастье. «Такая чуйка обычно присуща охотникам», — вспомнил он слова отчима, и сердце его вновь пропустило болезненный удар. Круглов закрыл для себя воспоминания о матери, но именно это насилие над своим сознанием и причиняло ему неимоверную моральную боль. До отправления поезда оставалось чуть больше двух часов. Сына Смолина должны были привести с минуту на минуту в съемную квартиру, и Виталий порядком издергался, не зная, как пройдет встреча с мальчиком: бедняга пережил за последние несколько месяцев столько горя, сколько не каждому взрослому выпадает испить на своем жизненном пути. К тому же, не смотр на запрет, мысли так или иначе возвращались к его матери. Он еще раза два набирал ее номер и молчал, дожидаясь, пока она не первой не повесит трубку. Разумеется, со временем боль утраты утихнет, но сейчас душу его разрывало на части, тому же он совершенно не готов был к этой душевной ломке.