Мария Обатнина - Игра. Реванш

— Привет, пап! Я скучала!-мужчина ласково чмокнул дочку и спросил, чем они сегодня занимались. Лера взахлеб в мельчайших деталях пересказала свой день, проведенный в компании психолога. Полковник внимательно выслушал все сказанное его маленькой копией, а затем обратился к психологу:

— Спасибо большое, за то, что посидели с ней. Не смею больше вас задерживать. — немного смущенно проговорил он. Белова младшая дернула отца за рукав:

— Паап, а она завтра придет? — заглядывая прямо в глаза с надеждой спросила она.

— Солнышко, ну у нееведь и своих дел по горло, — и извиняющимся взглядом посмотрел на девушку, как бы прося прошение за нетактичность дочки. Женщина очаровательно улыбнулась и ответила, что если Лерочка очень хочет, она с удовольствием придет. И уже тише, чтобы услышал только Павел, добавила:

— Не оставлять же ребенка одного.

Немного позже, поужинав и уложив дочку, Белов решил лечь сегодня пораньше, а потому выключил телевизор и свет на кухне, еще раз проверил, все ли в порядке и направился в свою комнату. Сегодняшний день вымотал его, организм настойчиво требовал сна. Едва голова коснулась мягкой подушки, глаза мужчины тут же сомкнулись и он погрузился сон…

Ему опять снилось, как он выходит из собственного дома, рядом всплывает зловещая фигура его заклятого врага…

— Ну как ты, мой юный друг, все нормально? — с нотками сарказма сказал ненавистный ему человек. Глаза зловеще загорелись. — Ничего, это не на долго. — ухмылялся сумасшедший гений. — Это не мне конец, это начало конца для тебя, шахматист! — Мужчина недобро рассмеялся. Смех его подобно грому поразил безмолвного слушателя. — Я ближе чем ты думаешь.

Белов вскочил. Он своей комнате. Черт. Этого всего лишь сон."Смолин…не даешь покоя, даже сидя за решеткой"…Он нервно хихикнул. В горле стоял неприятный комок. На лбу выступили капельки пота. Павел вытер его рукой и взглянул на будильник.3:44,-оповестили его часы…Из головы настойчиво не выходила эта проклятая фраза: "Я ближе, чем ты думаешь"…А сон ли всего лишь это? Вдруг там есть доля правды…Но внутренний голос сегодня был явно не на его стороне, и "услышав" утешающее "он за решеткой, тебя ему не достать",мужчина относительно успокоился и попытался заснуть…

— НИКА, ДЕВОЧКА МОЯ!!! — закричал Смолин, просыпаясь с холодном поту.

Дверь с пинка раскрылась и в палату зашли пятеро охранников с пожилой медсестрой. С испитого морщинистого лица на Смолина равнодушно смотрели траченные временем бесцветные глаза потерявший смысл жизни женщины. Конвойные, подойдя вплотную к постели Алексея, бесцеремонно стащили с него одеяло и, содрав с койки, поставили рывком на ноги. Сломанная рука тот час дала о себе знать резкой болью, в голове зашумело, а из носа закапали рубиновые капельки крови. Изображение было мутным, правый глаз видел нечётко, скорее всего, из-за лёгкого сотрясения головы, но Алексей сумел взять себя в руки, тренированно загасив боль, и холодным многообещающим взглядом стал сверлить одного из конвойных, участвующего в избиении Алексея.

— Что уставился, оса* Смолин, подъём! — рявкнул он, грубо встряхивая Смолина за шкирку, — На выход, здесь тебе не санаторий!

Остальные охранники небрежно помахивали резиновыми дубинам, обрекая Смолина на тупое скотское повиновение. «Завалить. Всех! Тварей!» — подумал Алексей, скрипнув зубами, досадуя на своё вынужденное бездействие. Выступить ещё раз и тем самым перечеркнуть любую надежду на побег? Нет, он слишком любит себя, чтобы доставить этим скотам, в том числе и Белову, воистину райское наслаждение. Стерпеть, смолчать, наступить ногой на горло, чтобы потом, выйдя на свободу, нанести сокрушающий удар, последний удар, завершающий нокаут, поставив шах и мат, причём сделать это с особой жестокостью, чтобы, непременно глаза в глаза, а во взгляде визави страх, первобытный животный страх загнанной в угол крысы. Тот бой в доме Белова он не проиграл, всего лишь вынужденная потеря фигур и небольшая рокировка. Он возьмёт своё, пусть не сейчас, находясь в невыгодном положении для боя в ограниченном пространстве, а через год-другой, но он поставит точку в этом длинном, перегруженном предложении с обилием запятых и многоточий… Смолин, прищурив здоровый глаз, сосканировал конвойных, оценивая их весовую категорию и физические навыки. Сойдись он с ними на открытой местности без всей этой тюремной атрибутике в образе дубинок и газа «Черёмухи», тренированный в легионе сержантом Бавье бы спокойно уложил всех пятерых, но здесь обстоятельства были, к сожалению, не на его стороне. Медсестра, пододвинула Смолину выданные ему больничные тапки. Алексей, посмотрев на себя со стороны, ощутил вдруг неимоверный подъём сил: не смотря на травмы, с перевязанным глазом через всю голову, сломанной рукой, носовой перегородкой, загипсованными рёбрами, он стоял с прямой спиной, и равнодушно, с многообещающим блеском в глазах, глядел перед собой.

— Двигай, оса, двигай! — конвойный, широкоскулый блондин, оскалился, закинув резиновую дубинку через плечо.

Смолин, на котором мешком висела с чужого плеча больничная роба, двинулся вперёд, мрачно глядя перед собой. Лагерное начальство, судя по всему, было настроено по отношению к нему отнюдь не лояльно, и Алексей мог побиться об заклад, что всё это происходит с подачи ненавистного шахматиста. Из рассказов Младшего он знал, что любой заключённый стремится попасть в больницу любыми, мыслимыми и немыслимыми способами: глотают гвозди, протыкают острыми предметами грудную клетку, вызывают воспаление конечностей, глотают всякую дрянь — это для них нечто вроде курорта, но только не в «Чёрном дельфине». Свести счёты с жизнью или выписать себе собственноручно «направление» в лазарет здесь из разряда фантастики. «Дельфин» это не обычная тюрьма, не зона, и уж тем более не поселение — суровые нравы, царящие в тюрьме, давно стали притчей во язытцах, поэтому Смолин и не надеялся на длительный больничный уход весьма сомнительного качества.

При выходе из больницы на него снова надели холщёвый мешок на голову, и Смолин, задыхаясь, молча стиснул зубы, вслепую передвигаясь в плотном кольце конвойных. Он знал, что в настоящее время мешки давно заменили на повязки, и тем сильнее росла и крепла ненависть к полковнику Белову, постаравшемуся максимально приблизить условия содержания Смолина, нахлобучив ему на голову мешок, чтобы тот не смог запомнить расположение коридоров.

Около камеры с него резко содрали мешок.

— Первый пост, в исходную! — крикнул брутальный конвойный с ёжиком редких рыжих волос. В ответ из камеры донеслось дружное «Еееееееееееееесть, гражданин начальник»!. Смолин внутренне напрягся: его привели не в одиночную камеру как до избиения, а в общую, что считалось обычной практикой в «Чёрном дельфине» — тасовать смертников** словно колоду карт, постоянно перемещая из одной камеры в другую, причём будущих сокамерников выбирают путём тщательного психологического анализа. Трое арестантов подбежали к стене и, ударившись в нее головой, подняли вверх руки, с вывернутыми наружу ладонями, закрыли глаза и открыли рот. Поза продумана до мелочей — чтобы заключенные не увидели, кто открыл камеру, а растопыренные пальцы исключали возможность спрятать между ними какой-либо предмет. Громыхнув массивной железной дверью, больного и ослабевшего, втолкнули в камеру, впечатав лицом в стену.