Николай Камбулов - Обвал

— Это случайно, абсолютно случайно, — оправдывался Ольгин, вытирая бледное лицо и стряхивая с себя прилипшие комья. — Товарищ командующий фронтом, я помчался к Льву Захаровичу, он велел мне доложить, как и что тут происходит…

Адмирал тоже уехал. Солнце клонилось к закату. Доносились редкие выстрелы, снаряды перелетали двор, с кряканьем падали в садах.

— Не давит Лев Захарович? — осторожно спросил Акимов у командующего фронтом.

— Не в моих правилах жаловаться, товарищ генерал. Но мне бы чуть полегче представителя Ставки. Лев Захарович все же перетягивает меня своим положением…

— А конкретно?

— Товарищ генерал, сами же видели по пути… В глубине полуострова ни одного оборудованного промежуточного, запасного рубежа. Три армии со своими тылами в непосредственной близости к переднему краю. И теперь еще эта перегруппировка войск. Не дай бог, не дай бог противник вздумает нанести удар, пойти в наступление! А чуть что — так сразу я и оборонец. Слышали же голос Ольгина…

— Слышал, Дмитрий Тимофеевич. Однако по-солдатски говорю вам напрямую: ваш голос слишком тих! Не соответствует голосу командующего фронтом. И уж совсем никуда по годится, когда командующий фронтом, видя, что дела но так ведутся, молчит!.. Это может привести к катастрофе. Затеяли перегруппировку войск и сами не знаете, правильно это или нет. Что там, у товарища Мехлиса, за совещание?..

— По поводу перегруппировки войск…

— Да что же это такое? Вы же полные бюрократы! Бю-ро-кра-ты! Разве противник будет ждать, пока вы не обсудите, не утрясете на заседаниях уже готовое, принятое решение Военного совета?! Пойдемте, я позвоню товарищу Мехлису…

— Лев Захарович все равно не уступит, — с грустью сказал командующий фронтом.

Он уже поднялся вслед за Акимовым на крыльцо, как во двор влетел на мотоцикле Ольгин и, не слезая, громкоголосо объявил:

— Уже закончилось! Сейчас прибудет Лев Захарович! А полковнику Кашеварову все же попало на совещании!.. Вот вам и Зимний штурмовал!..

В землянке было уютно. Приткнувшись к окошку, стояла коротконогая кровать. При необходимости ее можно было раздвинуть, сузить, сложить вчетверо и перенести, как чемодан. Кровать — дело рук самого полковника Кашеварова…

На фронте действовали лишь разведчики, которые никак не могли разгадать замысел гитлеровцев хотя бы на ближайшее время. Кашеваров знал об этом и тяготился мыслью о том, что и командование фронта, видно, поэтому не может поставить войска в строгую определенность: судя по тому, что армии подтянуты, сосредоточены у самого переднего края, день решительного наступления близок. Однако сроки наступления уже не раз переносились самим командованием Крымского фронта. А теперь вот, с приездом на фронт генерала Акимова, и намеченная перегруппировка войск что-то задерживается…

Ординарец Кашеварова сержант Петя Мальцев смастерил полковнику вот эту переносную кровать, обмазал глиной и побелил стены землянки и даже повесил кусочек зеркала в глухом простенке. О это зеркало! Не знал Петя, что оно превратится для комдива в настоящего истязателя.

Петр Кузьмич Кашеваров брился каждый день, брил лицо и голову, не трогал лишь усики, черневшие на губе. Глубокой ночью, когда наступало затишье и лишь слышалось в трубе гудение ветра да по оконцу хлестал дождь, Кашеваров доставал из походного чемодана бритвенный прибор, клал на плечи полотенце и садился к зеркалу.

— Здравствуйте, Петр Кузьмич, — говорил он своему отражению. Человек с гладкой круглой головой, чуть покатыми плечами кланялся ему и замирал, лишь шевелились тонкие, продубленные ветром губы. — Ну и каково вам теперь, Петр Кузьмич?

«Конечно, к Севастополю хорошо бы прорваться, но ведь противник не дремлет. Выманив нас из окопов и траншей, немцы получат преимущества», — старался Кашеваров угадать причины, приостановившие перегруппировку войск. Он срывал с плеч полотенце, отмерял четыре шага вперед, четыре назад. В ходьбе немного отходила душа. Подогрев воду, разводил мыльный порошок и, не глядя в зеркало, намыливал голову, потом осторожно подсаживался к нему так, чтобы не сразу увидеть того, кто будет мучить его…

В землянку вошел майор Петушков.

Кашеваров показал на кровать:

— Посидите, Дмитрий Сергеевич, добреюсь. — Вытер лицо мокрым полотенцем, спросил: — Чем порадуете, майор?

— Пополнение пришло, думаю тактические занятия организовать. Это необходимо для боя, Петр Кузьмич.

Кашеваров вскинул бритую голову:

— У меня есть воинское звание, товарищ майор. Для вас я полковник…

Петушков, не ожидая такой строгости, вскочил, расправил плечи:

— Я вас понял, товарищ полковник. Какие будут указания?

Кашеваров промолчал. Он сложил кровать, загасил угли в печке. Все это сделал привычно, без лишних движений.

— Ну не обижайтесь, Дмитрий Сергеевич. Я зверею от неопределенности, в которой мы находимся. Раны как, терпят?

— Я о них, признаться, как-то забыл…

— Тактические занятия, говорите? Что ж, поедем посмотрим.

Они вышли из блиндажа. Километров шесть ехали молча. С высоты 166,7, которую полки дивизии, находясь здесь, в резерве армии, изрыли траншеями, окопами вдоль и поперек, виднелось море. По небу полз немецкий самолет-разведчик. Вокруг него ложились пятна от разрывов зенитных снарядов. Но выстрелов не было слышно.

— Странно и глухо, — прошептал Кашеваров.

Самолет — «рама» — вдруг накренился, выбросил черный конусообразный хвост дыма, стал быстро снижаться. Казалось, что он вот-вот взорвется, наполнит окрестность грохотом. Но этого не произошло, самолет бесшумно, блеснув в лучах солнца, рухнул в море.

— А-а! Наконец-то! — сказал майор Петушков, разглядывая местность в бинокль. — Смотрите, смотрите правее! Началось, товарищ полковник!

Кашеваров тоже приложил бинокль к глазам. По голой, слегка всхолмленной местности параллельными маршрутами направлялись к переднему краю колонны войск — пехота, артиллерия, танки, грузовые машины.

— Перегруппировка! — без труда определил полковник Кашеваров. — Это дело рук генерала Акимова.

— Акимов еще вчера улетел, — сказал Петушков. — Акимов уже в Москве.

— Ну и что же! А вот увидел же! Увидел, что нашему фронту вечно стоять нельзя. Дмитрий Сергеевич, зови командиров, будем перестраиваться.

Но командиры уже сами сбегались на КП майора Петушкова. Первым прибыл комбат-два капитан Бурмин. Он попал в дивизию из госпиталя, в его петлицах еще были эмблемы танкиста (при распределении в отделе кадров мест в танковых подразделениях не нашлось, и капитан Григорий Бурмин не стал ждать этих мест, попросился в пехоту на батальон), да и шлем он еще носил.