Николай Камбулов - Обвал

— Миколка, прикончи, мука-то какая! Ну, прикончи…

Я сорвал с себя флягу, взболтнул и что там было влил в пенящийся рот Григория. Это ему помогло, и он встал на колени.

— Мочите губы! Отходите вглубь! — слышался голос Бокова.

— Куда отходить?.. Глубже могилы нет, — сказал Тишкин, крестясь передо мной и тяжело дыша. — Ну-у, зверство какое!.. Вона что! Вона что! — показал он рукой на какую-то кучу.

Куча шевелилась. Я сразу догадался — команда Ивана Митрофановича, пулеметчика гражданской войны. Я подошел — человек пятьдесят, глухо стеная, извивались в конвульсиях. Сам Ткачук, упершись спиной в каменную стену, крутил руками с ощутимой натугой, прыская кровавой слюной. Женщина с заостренным носом позвала меня к себе:

— Ох… ох, помогите, спасите, умираю. Спасите дочку. — Она поднялась на четвереньки, и из-под нее выползла девочка лет трех, лицо и рот которой были обвязаны мокрой тряпицей. Девочка наконец встала и побежала к выходу, видневшемуся лоскутком неба. Там шла ожесточенная стрельба. Я догнал девочку, вернулся… Григорий макал тряпицу в алюминиевый котелок и вытирал пенистые губы женщины.

— Где взял воды? — спросил я у Тишкина, готовый тоже помогать людям.

— Где! Где! Изнутри! — сказал Григорий, смачивая губы мальчику, корчившемуся на спине.

Всем воды «изнутри» не хватило. А многие не нуждались в ней — их остекленевшие глаза уже ничего не видели.

Литейщик Ткачук наконец поймал свой рот, отерся, но тут же, сделав несколько шагов по направлению к пролому, упал вниз лицом, весь изгибаясь, и затем стих совсем.

В это время в центре сплетенных тел что-то зашевелилось, сгорбилось — и из-под погибшего Прокопия Кравцова показалась голова Лютова.

— Ванечка! — бросился я. — Ванечка!

Лютов, качаясь, поднялся. Некоторое время он молча водил взглядом по телам погибших, и из глаз его покатились слезы.

На другой день при свете лучин да сальных «катюш» во взводах считали павших от газов, пофамильно вносили в тетрадки: военных — в одну, гражданских — в другую. Эти скорбные списки доставлялись на КП. Боков клал их в свой сейф-тумбочку.

Когда подсчет был закончен, Боков вызвал к себе старшину Кулиева:

— Вот что, хозяйственник, отыщи мне хотя бы одного музыканта. Хоронить будем с музыкой. Как павших смертью храбрых.

— Товарищ старший лейтенант, где же я его возьму?

— А ты сходи в главный штаб к медикам. Ищи там. Ступай, старшина.

Но Кулиев не тронулся с места.

— В чем дело? — спросил Боков.

— Газовая атака фашистов коснулась всех секторов обороны. Еще не известно, уцелел ли главный штаб, — с трудом сказал Кулиев.

— Ты не очень падай духом!.. Сходи, сходи, дорогой Али-оглы Мамедов, — подбодрил Боков Кулиева, едва стоявшего от истощения на ногах.

Часа через три, а может, и больше Кулиев вернулся, привел с собой трубача и барабанщика с инструментами и пожилого капитана в куцеватой шинельке. Присутствующий при этом лейтенант Шорников опознал капитана, воскликнул:

— Здравствуй, товарищ Котлов! Жив?

— Жив, — буркнул капитан Котлов. — Мне-то, товарищ комендант, умирать нельзя, я ведь на такой службе… — И приумолк, не назвав своей службы.

Но Шорников не умолчал.

— Чего таишься-то, Прокопыч? — сказал Шорников. — Ведь твое занятие известное — начальник похоронной команды из полка майора Петушкова.

Тут и барабанщик назвался перед Боковым:

— Моя фамилия Ухин, Петр Петрович. Я профессиональный музыкант. А это, — показал он на трубача, — Сорокин Евгений. До войны мы вместе работали в джазе. А на войне попали в полк майора Петушкова, Дмитрия Сергеевича. Может, знаете, товарищ старший лейтенант?

— Знаю, знаю, — быстро ответил Боков. — Познакомимся потом. А сейчас, дорогие товарищи, готовьтесь. Старшина Кулиев, займись!..

Котлов повел музыкантов вслед за старшиной, который, едва сделав несколько шагов, вдруг захрипел, споткнулся в упал.

Ухин наклонился над ним, еле слышно произнес:

— Умер…

Боков закрыл глаза. С минуту он молчал, потом подкрутил фитилек, очистил от нагара и, достав из тумбочки листок тетрадной бумаги, подал мне:

— Надо разорить гнездо газопускателей. Пиши приказ на атаку…

Насыпь от пролома конусообразной формы, с большим наклоном. По нему не так уж трудно подняться наверх, выйти из подземелья. Обрушившиеся камни подступают к самой дыре, через которую видно небо, низко нависшее над землей. Кто-то должен подняться первым, осмотреть местность вокруг, нет ли поблизости гитлеровцев, потом дать сигнал остальным. Боков подзывает к себе Лютова:

— Сержант, смотри тут, я поведу.

— Нельзя тебе, — произнес Лютов. — Ты же командир, забыл, что ли? Егор Петрович, теперь, после гибели майора Русакова, ты за все в ответе.

— Я знаю, что делаю. Не учи, Лютов! — вспылил Боков. — И ты, Иван Иванович, тоже в ответе не меньше, чем я. Оставайся, сержант, возглавь группу поддержки… За мной, товарищи!..

Поднимаемся с трудом. Дрожат ноги. Боков протягивает мне руку, помогает преодолеть последний метр подъема. Внизу, хоть и темно, виднеется стоянка машин. Там немцы со своими компрессорами, которыми они нагнетают в подземелье газ. Боков дает знак: рассредоточиться в цепочку.

…Метров сто ползем по-пластунски. Впереди двигается Боков. Тишина. За машинами кто-то пиликает на губной гармошке.

— Огонь! — громко, изо всех сил тянет Боков.

Бросаем гранаты в два приема. Ярко вспыхивают разрывы. Впереди образуется пляшущий огненный клубок. Трое лежат неподвижно — им уже не увидеть своей Германии.

— В атаку! — зовет Боков.

Мы рванули на зов старшего лейтенанта в расположение врага.

Прислуга, обеспечивающая компрессор и буровые установки, видно, не вынесла внезапного налета и побежала к Керчи. Мы испортили машины — отвинтили гайки, подожгли заправленные горючим силовые установки. Вскоре стоянка компрессора превратилась в море огня, и стало светло. На пути замаячил еще не тронутый огнем домик, покрашенный в светлые тона, такой красивый, в три окна, под островерхой крышей и с крылечком. Мы вдвоем — Боков и я — с ходу вышибли дверь и ввалились в помещение с трофейными автоматами и молотками в руках. Кто-то зажег электрический свет, и мы увидели перед собой раздетого до нижнего белья, с волосатой грудью гитлеровца — он пучил голубые глаза и, пожалуй, никак не мог взять в толк, кто осмелился так невежливо потревожить его сон. И все же схватил телефонную трубку, но Боков остановил его, усадил в стоявшее у стола кресло. Я же с Алешей Мухиным мигом обшарил все углы, разбрасывая все, что попадалось под руки.

Боков приказал допросить гитлеровца. Я не успел задать вопрос, как Мухин схватил со стола бумажку и подал ее мне. Я молча прочитал и тут же перевел вслух: