Николай Камбулов - Обвал

Неожиданная остановка. В чем дело? Почему? Оказывается, русские на подступах к Моздоку остановили танки господина Клейста. И Теодор швырнул весь батальон под огонь противника. «Господа, это же не наша работа!» Цааг говорит: «Не ори! Это проверка благонадежности и верности каждого «бергманца». Под обстрелом русских легла чуть ли не половина батальона. Вот это Мо-о-здок!

Сентябрь — октябрь 1942 года

Наладилось, пошло, как во Львове. Дымит и горит город Нальчик. Под горой огромная толпа — и лезгины, и кабардинцы, и балкарцы, и русские. Все, как один, заядлые советики, то есть противники нашему порядку. Теодор распорядился: часть их расстрелять, а часть пропустить через душегубки системы инженер-полковника СС Вальтера Рауфа. Господин Теодор говорит Цаагу: «Нечего с ними церемониться, большевиков надо уничтожать». Неужели в Советском Союзе принимают в большевистскую партию и детей, и подростков? Старух и дряблых, облысевших стариков? В толпе таких много…

Дело сделали. И не понесли со своей стороны никаких потерь. Сам Теодор расстрелял, как Цааг говорит, пятнадцать пленных русских солдат. У меня же заел автомат…

Октябрь 1942 года

Лежу в госпитале в Пятигорске. Меня навещает капитан Иохим Нейман. По его словам, Теодор обосновал свою штаб-квартиру в Кисловодске, на бывшей даче русского певца Шаляпина, и к нему, Теодору, часто приезжают высокие чины из ставки генерала фон Клейста, и будто бы сам Клейст приезжал, и профессор Теодор получил ученую степень доктора политических наук, и он в тесной связи с начальником разведотдела штаба фон Клейста генералом фон Мюнстером…

«Кто же ты на самом деле, мой капитан Теодор? — задаю себе непосильный вопрос. — Может, ты тайный министр у фюрера по делам расстрелов русских?» Да мне-то какое дело до того, кто ты, мой капитан! Дурею, что ли? Или мне мало того, что позволено отправлять, безо всякого ограничения, сколько захочу, посылки в Германию? Был бы у меня, как у капитана Теодора, личный самолет, отправил бы домой пол-России! Как это делает сам Теодор.

Январь 1943 года

Отступаем. Боже мой, отступаем! Разместились в станице Славянской. Одно название станицы бесит Теодора. «Пойдем! — говорит он мне. — И ты, Цааг, бери автомат». За станицей, в глубоком сыром овраге, расположились на ночлег свыше двух тысяч военнопленных. При подходе к оврагу, увидя нас, солдаты из охраны жалуются, что военнопленные умирают с голодухи, они, охрана, не знают, что делать…

— Как не знаете?! — возмутился Теодор. — Каждому русскому — пуля в лоб! — И оповестил конвойных: — Господа, следуйте моему примеру! Туда! Туда этих швайн, туда, откуда начинается хвост редиски. Господа, огонь! — И первым ударил из автомата по оврагу, вниз, по копошащимся военнопленным… Расстрел длился более часа.

Ноябрь 1943 года

Вот-вот войска нашей 17-й армии, отступающие под напором русских, настигнут батальон, в котором теперь еще два «эскадрона смерти», созданных Теодором для дальних рейсов, догонят, настигнут, захлестнут, и мы смешаемся с боевыми частями. «Может быть, и к лучшему?» — шевельнулась у меня мысль. Но тут подъехал на своем побитом плохими дорогами «бенце» Теодор.

— Господа легионеры! Все в порядке, фюрер распорядился переправить «Бергман» в Крым на самолетах. — Его маленький рот-дырочка свистел, шипел. — Хайль! Хайль фюреру! Эскадронам доколотить пленных и следовать на аэродром.

Вот какой авторитет у нашего Теодора! Сам фюрер ему помогает.

Апрель 1944 года

Крым. Побережье Черного моря. Стрелковые роты нашего батальона залезли в окопы. В бухточке стоит корабль. «Куда теперь-то, господин Теодор? Если ты все можешь, осуши море». Слышу, кто-то из солдат надрывно плачет, потом подползает ко мне, шепчет: «Пришел конец. Теодор потопит нас в море. Вывезет, и корабль взорвется. Слух прошел, в батальон поступила маленькая мина, вроде наручных часов. В ней огромная сила взрыва».

Я боюсь самого себя. Мою голову не покидает мысль: мы озверели! И к тому же ослепли! Грызем друг друга из-за того, чтоб побольше отправить в Германию, домой, ценных вещей, золота. И Иисус-Мария, не дай мне погибнуть… Я хочу жить! Жить…

Господин лейтенант Никкель говорит мне: «Слышишь, хочешь со мной в горы, к русским партизанам, на пастбище Ай-Петри? Я не хочу больше мокнуть в крови».

Отвечаю: «А проберемся?» Он со вздохом говорит: «Я ж там бывал с карательным отрядом, кое-какие тропы мне известны». — «Тогда бери мою тетрадочку. В ней приговор им».

— Цааг! — не закрыв тетрадь, закричал в окно Теодор на стоявшего у брички своего личного порученца. — Ко мне!

Крик этот, пронзительный, со свистом, услышал и капитан Нейман, тоже поспешил к Теодору.

— Цааг, вот эту тетрадь сожги, а пепел закопай в землю! Да поглубже!

Цааг побежал выполнять, а Теодор, у которого белело и зеленело лицо, шевелились оттопыренные уши, резко бросил Нейману:

— Ты закопал хозяина этой тетради?!

— Я уже рассказывал. Закопал. Это обыкновенный немец, ростом чуть ниже тебя, Теодор. Он пробирался на Ай-Петри. Когда я его заметил, он открыл огонь…

— Налей мне коньяку…

Теодор выпил, воззрился на капитана Неймана:

— Иохим, как бы тебе покороче сказать, надо спасать Германию в Германии… Немцы слабеют духом от всяких слухов. Созданный в Советском Союзе так называемый национальный комитет «Свободная Германия» засылает своих функционеров… Иохим, мы должны навести порядок. Сегодня вечером я улетаю в «Зольдатштадт». Ты полетишь со мной. Цааг! — забарабанил Теодор в окно. — Заходи!

Цааг зашел.

— Мой верный Цааг! — продолжал Теодор. — Я принял окончательное решение: остатки батальона «Бергман» погрузить на корабль и отправить морем в Грецию…

— Так это же на верную гибель, господин капитан! — вздрогнул Цааг. — Русские пустят корабль на дно. Они бомбят днем и ночью.

— Море глухо. Море без языка! — не отступал от своего решения Теодор.

— Там одна тысяча двести человек, господин капитан…

— Все равно, сколько бы ни было, море не выдаст. И не напишет в тетрадочке… Море глухо и немо! Цааг, бери мою машину, отправляйся в батальон. И там немедленно приступай к погрузке батальона. Все! Ступай!

Крайняя раздражительность мало-помалу приугасла в нем, и он сел на ящик, самый большой из всех ящиков, что в комнате и на бричке во дворе. В этом большом ящике таились золотые изделия, бриллианты, древние женские украшения.

— Иохим! — обратился Теодор после долгого молчания к Нейману. — Автор злонамеренной тетрадочки в своем писании задавался вопросом, кто я есть на самом деле. Писака дурак, смотрел на жизнь закрытыми глазами. А ведь это факт, что современные руководители стран, президенты, промышленные и финансовые воротилы, круппы и адемы, уже не могут орудовать без тесной связи с террористами. И мне кажется, что придет время — и террористы станут неуправляемыми! — Теодор похлопал по ящику. — Вот такие пироги! Сейчас подойдет машина, и мы погрузим эти ящики и упаковки. Полетим моим самолетом. Ты получишь свое, Иохим. — Он потянулся к бутылке, еле вставил горлышко в свой маленький рот-дырочку, запрокинул голову. — Мы очистим Германию от страха! — вскричал Теодор и швырнул бутылку в окно.