Николай Камбулов - Обвал

— А-а… Это память о шестой армии Паулюса.

— Интересно, можно посмотреть? — Енеке взял коробочку, прочитал написанные Мартой на крышке слова: «Реванш! Помни, Эрхард».

Генерал открыл коробочку, сосчитал осколки, видимо, догадался, откуда извлечены эти ребристые синеватые кусочки металла, и сказал:

— Ваши?

— Да.

— Все тринадцать?

— Да… двенадцать, — поправился фон Штейц. — Тринадцатый — отцовский. Он был ранен под Псковом в восемнадцатом году, осколок подарил мне.

— Помню старого фон Штейца, — все глядя на коробочку, сказал генерал. — Реванш — хорошо. Храните. — Он задумался, потом тряхнул головой: — Мы вырвем у врага время, нужное нам для организации сокрушительного контрудара. Реванш мы возьмем! Храните. — Он возвратил коробочку и совершенно другим голосом спросил: — Так что вы хотели сказать о Марте?

— Отправить ее тело на самолете в Берлин и похоронить на городском кладбище. Она это заслужила.

— Верю и знаю. Я могу просить фюрера о награждении ее даже Железным крестом первой степени. Но самолет выделить не могу. Похороним ее здесь. Мы отсюда не уйдем!

— Не уйдем, — повторил фон Штейц и почувствовал на душе облегчение: Енеке прав, похоронить здесь, потом можно будет останки перевезти в Берлин. И как он сам об этом не подумал?

— Затея блестящая, мой друг, — сказал Енеке и, присев на табуретку, смежил веки. — Реванш, реванш…

Он открыл глаза, и фон Штейц увидел в них, очень усталых, выражение внутренней тревоги, отражение большой обеспокоенности.

— Однако же! — Енеке вскочил. — Однако же я приказываю каленым железом выжечь из душ солдат всякую панику и растерянность! Впрочем, полковник фон Штейц, я фортификатор. И прежде всего делаю ставку на оборонительные сооружения. Когда над головой бетон и железо, тогда солдата враг не сдвинет с места!..

После ухода фон Штейца Енеке открыл вентилятор — струя упругого воздуха ударила в лицо, взвихрила волосы. Воздух был горяч. Генерал нажал на кнопку, жужжание оборвалось, на какое-то время Енеке почувствовал прохладу, отметил мысленно, что там, на поверхности, пожалуй, духота плотнее, чем в бункере. Но это лишь показалось — вскоре спертый, нагретый воздух вновь начал беспокоить Енеке. Он решил подняться на второй этаж, оборудованный для кругового наблюдения. Амбразуры были открыты, и сквозь эти квадратные глазища проникали сквозняки, хотя и теплые, с запахом паленого, но дышать стало легче. Он поднес к глазам бинокль, заметил: на гребне, там, где сооружен форт-крепость, взметнулось пламя. Он присмотрелся и точно определил, что это не пламя, а красный флаг… Енеке закричал:

— Машину мне!

Еще утром, когда первые лучи солнца легли на землю, Сапун-гора была просто горой с обрывами, лощинами и скатами. Но теперь ее нет, вместо крутой и высокой земляной гряды, шипя и грохоча, бьется в конвульсиях упавшее с неба солнце. На десятки километров вокруг стоит густой запах гари и огня, такой густой, что можно задохнуться от одного вдоха.

К полудню чуть-чуть стихло. На наблюдательный пункт Кравцова приполз сержант Грива, продымленный и прокопченный, казалось, насквозь. Глаза — два уголька — сверкнули в блиндажном полумраке.

— Товарищ подполковник, фашист понатыкал в землю бетонные гнезда, из которых стреляет по нашим танкам… Сержант Мальцев велел передать: надо мелкими группами влезать на гору… мелкими-мелкими, совсем мелкими…

Грива начал рассказывать, что они — он, ефрейтор Дробязко и Петя Мальцев — напоролись на четырехамбразурный дот-крепость: бьет — не подступишься. Но Мальцев говорит: попробуем ночью овладеть этой крепостью.

— Возвращайся туда и передай Мальцеву: я прошу взять дот, — сказал Кравцов. — Прошу, очень прошу.

— Будет так, товарищ командир. Зачем просить, мы сделаем, как вы прикажете. Приказ я понял. — И Грива, наполнив флягу водой, пополз на гору, покрытую огненным кипением разрывов.

Ночью Кравцов перестраивал боевые порядки полка. Штурмовые батальоны не спали — работали до седьмого пота.

Утром небо вновь неистощимо сыпало на гору снаряды и бомбы. И обугленная земля опять превратилась в упавшее на землю солнце…

Потом огненный вал, вздрогнув, пополз кверху, обнажая позиции немцев.

Кравцов подал сигнал для повторной атаки.

К вечеру полк продвинулся на триста метров. Кравцов распорядился выдвинуть наблюдательный пункт ближе к штурмовым группам. Он уже собрался покинуть удобную для наблюдения высотку, как в блиндаж вошел Акимов. Левая рука его была забинтована, поддерживалась повязкой.

— Первый прыжок сделан, — сказал Акимов. Он осмотрел блиндаж, прильнул к амбразуре. — Ну, докладывайте, Кравцов.

Кравцов доложил о дальнейших действиях полка и заключил тем, что он решил выдвинуть наблюдательный пункт вперед, ближе к передовым штурмовым группам.

— Хорошо, — сказал Акимов. — А этот блиндаж я займу со своими товарищами. — Он взял Кравцова под руку, и они поднялись наверх. — Соседи твои, Кравцов, отстали. Ты их подтяни, а средство для этого одно — новый рывок вперед. Кашеваров восхищается мужеством твоих солдат. Он сейчас сюда прибудет. Как только развернут средства связи, мы передадим в Москву имена героев штурма. В этом списке будет и старший лейтенант Марина Сукуренко.

Акимов назвал Марину для Кравцова, и подполковник это почувствовал, сказал:

— Я очень рад, что она выполнила боевое задание.

— А переживал?

— Еще бы! — признался Кравцов. — Иной судьбы мне и не нужно, товарищ генерал…

— Если так, то быть свадьбе! — Генерал подал руку Кравцову: — До встречи, Андрей Петрович.

Полк продвинулся еще на триста метров. Внизу, по всему обрывистому скату, догорали подбитые танки, штурмовые орудия, стонали раненые. Раненых подбирали санитары, несли на спинах, перемещали по горячей земле на волокушах в передовые палатки медпунктов.

Из темноты показался сержант Грива, подполз и замер возле Дробязко.

— Товарищ сержант, что сказал командир полка? — спросил Мальцев.

— Очень просил дот уничтожить.

Справа, слева и впереди возвышались курганчики. Сверху, почти над головой, кричали немцы:

— Безумцы, капут вам! Расшибете головы о нашу крепость!

Петя Мальцев возмутился:

— Сволочи! Ругаться как следует не умеют!

— Ладно, сметем, — сказал Дробязко. — Ты устал, Грива? Поспи.

Грива протянул руку Дробязко:

— Перевяжи, Вася, пониже локтя укусил осколок. Но кость цела…

Дробязко перевязал рану сержанту, начал прилаживать к древку пробитое пулями и осколками красное полотнище. Серая глыба монолита нависала над их головами, защищая от выстрелов и катящихся сверху камней. Камни еще долго катились книзу, шурша и будоража на миг прикорнувшую в ночи тишину.