Николай Камбулов - Обвал

Стол был накрыт, блюда расставлены, как и раньше, строго по рангам: Роме — повкуснее, Губерту — то же, что и обер-фюреру провинции, но меньше, а Нагелю — от вчерашнего ужина, но подогретое и обильно приправленное специями. Кофе и коньяк — само собой, для всех, только опять же молчуну Нагелю рюмка для коньяка — тоже меньшего размера, по принципу: какое место в обществе, такое же и за столом.

Гизела, накрыв стол, поднялась на второй этаж; здесь, в одной из комнат, досыпала свой послеобеденный сон Эльзочка, дитя, толком не понимавшее, что творится в городе.

На этот раз генерал-майор Губерт не приехал, и обедали вчетвером. Гизела уже разливала кофе в маленькие чашечки, как послышался звон битого стекла. Роме лишь поднял голову, и Гизела заметила, что у обер-фюрера очень усталый вид. Никто из сидящих за столом не ответил на вопросительный взгляд Роме, и он принялся размешивать кофе, а размешав, начал пить его маленькими глотками, едва прикасаясь тонкими губами к краю фарфоровой чашечки, казавшейся наперстком в его огромной волосатой руке.

За перегородкой, отделявшей столовую, что-то грохнуло, закачалась люстра. Нагель поднялся и вышел на улицу.

— Я пойду к дочери, — сказала Гизела.

— Это куда? — спросил Роме и, взяв ее под руку, подвел к окну.

Напротив, по ту сторону изрытой улицы, возвышался двухэтажный серый каменный дом, в котором, собственно, и проживала Гизела, когда брат не находился в отъездах. Руки у Роме были теплыми, и Гизела немного успокоилась, подумав, что этот человек, господин Роме, понимает ее горе и сочувствует.

— Сегодня три года, как погиб мой муж, Майер, в Керчи, — прошептала Гизела, глядя на Роме — в глазах обер-фюрера уже не отражалась усталость, они, как бы остекленев, источали холодный, зеленоватый блеск, а тонкие губы были перекошены.

Гизела ушла, а Роме сказал Адему:

— Мой друг, придется твои дома приспособить… Думаю, что в них вполне расположатся две роты фольксштурма.

Да ведь он, Адем, и сам уже это делал: готовился укрепить дома, с тем чтобы они выстояли на случай вторжения русских в город. Но перед обер-фюрером, который, похоже, привык не только обедать у него, но и получать дорогие презенты, Адем уж не мог таить свой «маневр».

— Да я уже разметил, — объявил Адем, — где прорубить амбразуры, где установить пулемет. Я готов командовать сам.

Они обошли все помещения — и помеченные, и не помеченные, — Роме сказал:

— Твои дома, Адем, находятся в особо важном секторе. В двух километрах отсюда бункер Лаха. Я очень рад, что ты готов принять фольксштурм.

— И оборона Зюйдпарка войдет в мой сектор?

О Зюйдпарке Адем тоже думал: «Если его, этот обширный парк с озером и каналами, наполненными водой, хорошенько оборудовать окопами да рвами да установить бетонные колпаки, то можно превратить территорию парка в неприступную зону, прикрывающую Кайзерштрассе». В Зюйдпарке велись оборонительные работы. Но Адему казалось, что идут они не так, как следовало бы.

Роме сказал подошедшему Нагелю:

— Позаботьтесь, чтобы господину Адему присвоили звание капитана!

Нагель кивнул и, боясь открыть рот, пошел готовить машину для своего шефа, поставленную во дворе коммерсанта.

Адему показалось, что у Роме, в его крупной, с шишковатым лбом голове, тоже таится какой-то чисто свой маневр, и теперь он его, этот чисто свой маневр, как бы отделывает, шлифует. Но Адем не стал искушать себя вопросами, а сделал вид, что он — весь внимание и готов до конца выслушать обер-фюрера. Между тем Роме допил кофе и, приняв позу быка, сказал:

— В эти трудные дни немцам нужен герой, как никогда раньше! Чтобы по нему, по этому герою, и равнялись все немцы. Нам нужны такие люди, как ты, Адем! — Роме подергал носом, спросил: — Мой друг Адем, ты веришь в свой народ?

— А как же! Вся моя коммерческая деятельность…

— Про то я знаю, — прервал Роме Адема и, поднявшись, стал смотреть в окно, из которого хорошо был виден второй дом коммерсанта, тот, в котором жила сестра со своей дочерью Эльзой.

— Кто же не любит своего народа? — продолжал Адем. — Таких надо уничтожать!

Роме отмахнулся, и Адем умолк, глядя на обер-фюрера, и думал: «К дьяволу вас, духовников! Наши деньги и наша музыка».

— Ну, есть, которые и не любят, — загадочно подкатывался со своим Роме.

Адем, распаленный своей мыслью, решительно отрезал:

— Уничтожать! Уничтожать! Жизненное пространство дается только истинным немцам.

— Истинным. Но есть среди даже наших военных, которые помышляют об измене фюреру и своей нации.

— Уничтожать!..

— Вот потому мы и надеемся на тебя. Я доложу фюреру, что Адем, как и в прошлом, так и теперь, самый верный солдат империи. Так вот, ты, мой друг, можешь стать героем.

— Но каким образом? — наконец спросил Адем.

— В свое время ты получишь от меня надлежащие инструкции. Твои дома должны превратиться в настоящие редуты, крепости. — Роме вскинул руку и, не задерживаясь больше ни минуты, осанисто вышел из столовой, а затем, сев в машину, уехал вместе с Нагелем.

На другой день Адем прежде всего поднялся на чердак: да, стоит зенитка, просунув в проем крыши длинный ствол. А кассеты со снарядами подле штабелем возвышаются. Прислуга тут же, под тавровым стропилом, за столиком поедает свиную тушенку, взятую из подвалов Адема. Командир орудия, ефрейтор, самый высокий из расчета, со шрамом на лице и волосатой грудью, нахмурился, вставая:

— О, сюда нельзя! Прошу спуститься вниз.

— Я хозяин этого дома.

— Прошу спуститься вниз! — повторил ефрейтор.

— Я капитан Адем, командир фольксштурма зоны Зюйдпарк!

Прислуга переглянулась, и затем тот же ефрейтор со шрамом, подойдя к телефону, установленному на тумбе из-под цветочной вазы, куда-то позвонил:

— Докладывает ефрейтор Крайке… Как быть с хозяином дома?.. Можно? Слушаюсь! — Ефрейтор положил трубку и, вытянувшись перед Адемом, сказал: — Какие будут указания, господин капитан?

Адем, до этого вспыхнувший, оттого что так непочтительно встретила его орудийная прислуга, пригасил свою рассерженность, спокойно сказал:

— Кушайте, кушайте, солдаты. Я ведь тот самый коммерсант… Слышали небось? Вот эти сапоги, что на всех вас, пуговицы и ремни, брюки и мундиры и всякие тренчики, антабки и колечки на мои деньги куплены. Я даже русскую пшеницу закупал и поставлял для нашей доблестной армии. Слышали небось?

В эту минуту на нижнем этаже загрохотало, затопало. Прибежал ординарец Сольсберг, ломким, мальчишеским голоском стрекотнул:

— Господин капитан, звонили из полиции: к нам едет командующий войсками гарнизона. Так я поднял всех в ружье…

— Молодец, что поднял. Пусть каждый займется своим делом.