Елена Сантьяго - Летящая по волнам

Более трех лет назад Клер приплыла на этот остров на одном корабле с Элизабет, только вот их возможности изначально были разными. Элизабет – дочь богатого именитого аристократа и жена преисполненного надежд сына плантатора, обладающая фантастическим приданым. У Клер же была всего лишь пара элегантных платьев и немного денег от продажи драгоценностей. Тело было ее главным капиталом.

Клер внимательно следила за своей гостьей. Постепенно француженка начала догадываться, о какой помощи просит ее Элизабет. Но что-то внутри нее противилось дальнейшему разговору. Обида, которую нанес ей Дункан и которую, казалось, она в себе победила, внезапно снова всплыла, словно эти постыдные ощущения Клер пережила только вчера. У нее на языке вертелись резкие слова. Она хотела прогнать Элизабет прочь, а вместе с ней – и воспоминания об этом хладнокровном улыбчивом донжуане.

Но спустя мгновение порыв ненависти сменился азартным любопытством. Клер умела издалека чуять хорошую сделку, еще до того, как о ней заговорят. А тут пахло очень хорошими деньгами.

– Перейдем к делу, – наконец произнесла она. – Почему вы пришли ко мне?

Элизабет обхватила подлокотники кресла и нагнулась вперед. Живот, похожий на огромный шар, лежал у нее на коленях. Голос звучал так же деловито, как и в самом начале.

– Я хочу у вас кое-что купить – вашу помощь и осведомленность. И я хорошо вам за это заплачу.

Деирдре спрыгнула с мерина, немного не доехав до конечной цели, и повела его дальше, держа под уздцы. Дорога шла в гору. Копыта коня постоянно соскальзывали, он то и дело останавливался.

Здесь были густые нетронутые джунгли. Ближайшие поселения находились за много миль от этого места. После недавнего ливня от земли поднимался пар. Прозрачная влага капала с длинных нитей мха, повсюду свисавших с деревьев, словно волосы. Деирдре постоянно приходилось отодвигать в сторону лианы, которые цеплялись за нее на каждом повороте. Тропа сильно заросла. Кроме того, она была узкой и скользкой, на каждом шагу девушка поскальзывалась и с трудом удерживала поводья.

Деирдре с облегчением вздохнула, когда наконец увидела красные утесы. По этому ориентиру она поняла, что почти добралась до места назначения. За расколотой каменной глыбой ирландка проехала вперед еще немного, до кривого скального дуба, и привязала коня к выступавшему корню. Отсюда было уже совсем близко. Еще один крутой отрезок пути вверх, на холм, потом за громадными папоротниками – налево, в заросли, и наконец с холма еще шагов сто вниз, в лощину, где Эдмонд построил хижину между скалистых утесов.

Раньше он скрывался в другом месте, но во время восстания его обнаружили охотники за рабами, после чего он нашел себе новое убежище в нескольких милях от прежнего. Мессы, которые он правил в этой глуши по воскресеньям, почти никто не посещал. Ирландские батраки и служанки опасались наказания за приверженность к католической вере. Лишь изредка кто-нибудь решался уйти тайком с плантации хозяина, чтобы исповедаться или причаститься. Несмотря на это, Эдмонд безропотно нес свою службу. Его веру ничто не могло поколебать.

Пробираясь сквозь заросли, Деирдре услышала условный свист. Хижину Эдмонда можно было заметить, только став прямо перед ней. Она была сколочена из нескольких досок, щели между которыми были законопачены землей и мхом.

Эдмонд сидел на поваленном стволе и брился с помощью ножа, который Деирдре недавно ему принесла. Маленькое зеркальце мужчина закрепил в развилине.

– Деирдре! – радостно улыбнулся он. – Ты пришла как раз вовремя, чтобы подержать зеркальце. Оно постоянно падает, и я уже дважды порезался.

Кровь действительно сочилась из свежих ранок: одна была под правым ухом, другая – возле носа. Девушка приподняла юбку и промокнула подолом порезы, а потом взяла у Эдмонда нож.

– Давай я. А то ты так сам себя зарежешь.

Ирландку всегда умиляло то, что Эдмонд уделял большое внимание личной гигиене, несмотря на тяжелые жизненные условия. Он не только каждый день брился, но и чистил зубы с помощью тряпочки и пасты, которую Деирдре для него готовила. А две рубахи, которые у него были, Эдмонд стирал каждую неделю в близлежащем ручье.

Деирдре иногда подстригала священника и штопала его камзол, если возникала такая необходимость. Она регулярно приносила ему еду, как и на этот раз: сыр и хлеб из кукурузной муки, несколько вареных яиц – настоящие деликатесы, которыми Эдмонд разнообразил свой скудный рацион.

Соскабливая щетину, девушка наблюдала за тонкими запястьями пастора. Когда же он наклонился, чтобы лучше видеть свое отражение в зеркале, она заметила, как сильно выступают его ребра. За последние недели поста Эдмонд совсем отощал. Словно в этой глуши было недостаточно мучений! Он вбил себе в голову, что, соблюдая аскезу, почитает Господа. Пастор почти ничего не ел. К счастью, до Пасхи оставалось всего несколько дней.

Деирдре закончила брить его, сложила нож и осмотрела результат своей работы. Лицо Эдмонда выглядело молодым, свежим и беззащитным. Ему исполнилось двадцать пять, но иногда Деирдре казалось, что она старше его. Пастор напоминал ей простодушного ребенка. Он свято верил в человеческую доброту, хотя суровая судьба уже много раз доказывала ему обратное. Одежда, которую Эдмонд так тщательно стирал, износилась до дыр. Его постоянно кусали комары, лицо обгорело под ярким солнцем. Деирдре достала для него москитную сетку, но Эдмонд зачастую забывал прятаться под ней перед сном. При виде его девушку все чаше мучили угрызения совести. Тощий, одинокий, находящийся вдали от всего, что могло бы хоть немного облегчить ему жизнь… Если бы она осталась с Эдмондом здесь, в лесу, и разделила бы его участь, он не находился бы в таком жалком состоянии. Она бы каждый день следила за тем, чтобы он ел вдоволь. Возможно, тогда она смогла бы убедить его оставить такую жизнь и вернуться в Дублин, на родину. Там у него было блестящее будущее.

Отец пастора был богат и занимал высокое положение в обществе. В Дублине у Эдмонда была бы настоящая церковь, а не хижина в джунглях, которую он именовал церковью. Впрочем, сил Деирдре не хватило бы на то, чтобы жить с ним в столь жалких условиях. Бог должен ей помочь, она ведь любит Эдмонда больше всего на свете, пусть он и был рукоположен в священники. (Возможно, за это чувство Деирдре будет однажды гореть в аду.) Но ее желание спать в чистой постели и регулярно есть было сильнее любви.

С одной стороны, она проклинала себя за малодушие – ей было больно видеть, как Эдмонд страдает; с другой – она испытывала облегчение. Каждый день, проведенный рядом с Эдмондом, она пожирала его глазами, и ей казалось, что он спасает ее душу.