Елена Сантьяго - Летящая по волнам

– Как бы там ни было, я оставлю тебе достаточно денег, – продолжила Элизабет. – Если ты все же передумаешь, то сможешь оплатить дорогу до Англии и добраться до Рейли-Манор. Там ты сможешь жить в мире и спокойствии, зарабатывая себе на хлеб, об этом я позабочусь, даже если сама уже буду где-нибудь в другом месте.

– Я благодарна вам, миледи.

– Ты не должна меня благодарить. Я до конца своих дней останусь у тебя в долгу.

Элизабет прекрасно помнила о тяжелых часах отчаяния, когда Гарольд отнял у нее Джонни и запер ее с Фелисити в комнате. Тогда она смотрела в глаза адской бездне. В ту ночь их освободили Деирдре и пастор Эдмонд. Этого Элизабет не забудет никогда.

Деирдре отбросила простыню в сторону. Когда девушка встала с кровати, ее серая ночная сорочка из хлопковой ткани опустилась до щиколоток.

– Джонни нужно собрать в дорогу, миледи. – Ирландка деловито направилась к двери. – Мне нужно упаковать его игрушки. После я разбужу и одену мальчика. А затем, может быть, что-нибудь ему спою, чтобы время до отъезда тянулось не так долго.

Элизабет стала уговаривать ее снова лечь в постель, уверяя, что сама со всем справится, но потом все же одобрительно кивнула. Она неожиданно поняла, что двигало Деирдре: девушка хотела посвятить оставшееся время ребенку, которого полюбила. Ведь, скорее всего, после этой ночи она его больше никогда не увидит.

– Хорошо, – тихо произнесла Элизабет. – Спой ему что-нибудь.

Она принялась за ужин, который Роза принесла к ней в комнату: немного сыра, холодное жаркое и кукурузный хлеб. Элизабет не смогла много съесть: опасность лишила ее аппетита.

Дункану приходилось сражаться с множеством врагов, но он мог застрелить их из пистолета или пушки. Сейчас же речь шла о более могущественных силах, которые невозможно было победить с помощью оружия.

Элизабет запила хлеб свежей родниковой водой и снова спустилась на первый этаж. Дункан курил трубку, стоя рядом с двумя мужчинами, которые, как и Сид, много лет были членами его команды. Оба моряка торопливо, но почтительно поклонились Элизабет.

Одного из них звали Олег; это был гигант с ладонями-лопатами и громадными мускулами на руках и ногах. Черные как смоль волосы он заплетал на затылке в косичку. Дункан говорил, что Олег родом из Киргизии – далекой степной страны возле Русского царства. На это указывали экзотические черты его лица – широкие скулы и раскосые глаза. Никто не знал, как его зовут на самом деле. Когда он попал на «Элизу», какой-то матрос назвал его Олегом, так это имя к нему и приклеилось. Киргиз не мог говорить, по крайней мере, еще никто не слышал от него ни единого слова. Ему не вырезали язык, как многим другим несчастным морякам, которых таким образом карали за нарушение закона, просто он был немой. Слова Олег заменял жестами и взглядами. А если это не помогало, то и действиями, которые отбивали у противников желание снова встретиться с этим человеком. На киргизе была обычная матросская форма: неопределенного цвета платок на голове, кожаные бриджи, широкая сорочка под засаленной жилеткой и высокие сапоги. Пояс и бандельер были изрядно нагружены. У Олега было два пистолета: по одному с каждой стороны. Поговаривали, что он умел одновременно стрелять из двух оружий, да так метко, как никто другой. Никто не мог состязаться с этим человеком в скорости.

Другой мужчина тоже был вооружен до зубов, хоть и выглядел не столь устрашающе, как киргиз. Его звали Джерри. Это был двадцатидвухлетний шотландец. Ярко-рыжие, торчащие в разные стороны волосы, веселое веснушчатое лицо – он был полной противоположностью Олегу. Тот же выглядел мрачным и бесстрастным, как затянутое свинцовыми тучами небо.

Джерри охотно и часто улыбался и отпускал шутки. Можно было сказать, что этот парень был голосом Олега. Каким-то непостижимым образом шотландец всегда знал, что хочет сказать немой исполин. По малейшему намеку Джерри догадывался, что имеет в виду Олег, и, если было необходимо, говорил об этом окружающим. Где был громадный киргиз, там неподалеку находился и молодой шотландец.

Дункан выпустил облачко дыма. Он держался спокойно, но Элизабет чувствовала его напряжение. Как правило, ее муж курил, только когда нервничал. В остальное время он не предавался этому пороку, зная, что Элизабет не переносит табачного дыма.

– Олег и Джерри отвезут последние ящики в гавань, как только вы закончите их паковать, – произнес Дункан. – А потом мы переправим на борт твою кобылу.

– Я хочу видеть, как Жемчужину будут везти на «Элизу».

– Тебе лучше позаботиться о Джонни.

– С ним Деирдре.

– Она поедет с нами?

Элизабет удрученно покачала головой.

Олег несколько раз резко взмахнул руками, и Джерри тут же перевел:

– Он интересуется, не хочет ли Деирдре снова жить в лесу со священником.

Элизабет удивленно взглянула на киргиза. Наверное, кто-то рассказал ему о Деирдре и об Эдмонде. Впрочем, это не объясняло такого живого интереса. По лицу Олега ничего невозможно было понять – оно, как всегда, оставалось непроницаемым.

– Деирдре отправится на плантацию лорда Норингэма и будет работать там прислугой, – ответила Элизабет.

Дункан и двое его подчиненных взглянули на дверь за ее спиной, и женщина обернулась. Там в проходе стояла Деирдре. Рубашка торчала из-под торопливо надетого платья, растрепанные волосы падали на лицо. Глаза девушки округлились от страха.

– Джонни плохо, миледи. У него жар.

Малыш был очень горячим. Деирдре сделала ему прохладный компресс и напоила мальчика отваром ивовой коры. Джонни глотал с апатичным видом. Обессиленный, он лежал, не понимая, где находится. Всегда такой бойкий ребенок, которого невозможно было утихомирить, теперь почти не открывал глаз. Деирдре сидела рядом с ним, отгоняя комаров. Москитную сетку они отбросили, чтобы лучше видеть мальчика.

Его лицо, освещенное канделябрами, раскраснелось, узкая грудь поднималась и опускалась. Джонни хрипло учащенно дышал.

Элизабет, как заведенная, шагала взад-вперед по комнате. Она сходила с ума от беспокойства. В этих тропических широтах люди часто становились жертвами лихорадки; особенно тяжело эту болезнь переносили дети. Джонни однажды уже болел; с тех пор у него периодически случались приступы жара, но мальчик быстро поправлялся. Однако такого, как в эту ночь, еще не было. Фелисити сидела возле кроватки, плакала и, всхлипывая, молилась за скорое выздоровление ребенка, пока Элизабет не велела ей отправиться в свою комнату.

– От того, что ты здесь поплачешь, Джонни лучше не станет и мы не сможем как можно скорее уехать с этого острова.

– Ты считаешь, я плáчу из-за того, что нам придется здесь остаться? – Фелисити снова всхлипнула и промокнула слезы платком. Она выглядела одновременно обиженной и испуганной. – Я люблю Джонни больше жизни! Я бы с радостью сама умерла от лихорадки, только бы ему от этого стало легче!