Степан Митяев - Катализатор

В темноте Оля была ничуть ни хуже других, тело у нее было нежным и бархатистым. Очень быстро Бугаев ощутил то, что должен ощущать двадцатилетний человек в кровати рядом с обнаженной женщиной. Преодолев робость, он пошел в разведку по неизведанным местам Олиного тела. Однако соседка по кровати, сама проявившая инициативу с тахтой, всячески демонстрировала, что неопытные Генины ласки ее ничуть не трогают. Видимо, так ее учила мама, которая не знала лучшего способа заинтриговать мужчин.

С холодностью партнерши Гена кое-как смирился, но когда разгоряченный юноша взгромоздился на скромницу и приступил к делу, случилось нечто совсем уж неожиданное. Почувствовав Бугаева в себе, Оля хорошо поставленным голосом громко запела: «Союз нерушимый республик свободных». Видимо, решила добить партнера неординарностью.

Сначала Бугаев оторопел и даже почувствовал, что его мужское естество слегка обмякло. Но потом решил довести дело до конца и с удвоенной энергией задвигал тазом. Гимн прекратился, а через пару минут громкий женский стон разнесся по всей квартире. Олина мама была посрамлена.

На завтрак ели грибной суп. Лена лукаво поглядывала на экспрессивную пару, явно радуясь, что Гена не сидит, как обычно, насупившись, а иногда даже застенчиво улыбается. Пятилитровая кастрюля, которую мама наварила на всю неделю, закончилась неожиданно быстро. Серега с Леной засобирались, любительница гимнов тоже не стала засиживаться. Провожать их Бугаев не пошел – лег спать. Вечером надо было заступать на дежурство в клубе, где должна была состояться настоящая дискотека – с прожекторами, записями Бони Эм и группой товарищей в штатском.

Из дома Гена вышел уже человеком. С работы он отпросился и решил пройтись по своему традиционному маршруту – через Горького мимо Белорусского на Пушкинскую. Тверской улицу своего детства Бугаев так и не привык называть.

На мосту через железную дорогу Гена остановился. Тут, возле будки «Спортлото», они с Серегой подолгу стояли, глядя на поезда, и спорили про будущее. Серега, как всегда, оказался прав. Только вот теперь и поспорить стало не с кем.

Дальнейший отрезок пути Гена почти пробежал – очень не любил привокзальную суету – и, свернув с Тверской в большую арку, углубился в знакомые кварталы. Гулять здесь он привык с юности, но в последнее время особой радости это не доставляло. Москва была чужая. Теперь она принадлежала другим – крепким, настырным, удачливым. Старую Москву они сберегать для потомков не собирались, это был не их город. Жили они в нем не потому, что любили его, а потому что так было ближе к кормушке. Впрочем, Бугаев никогда всерьез не испытывал неприязни к новым хозяевам города. Жизнь – это янь и инь. Он хорошо помнил, как Москва в свое время чуть не захлебнулась в грязи. Ценой за чистоту и блеск стали копья шлагбаумов, которыми ощетинились старые московские дворики. Сколько бы он дал, чтобы вновь побродить по нетронутым заветным уголкам, пусть даже натыкаясь на бутылки и жестянки. Но дворики вычистили, вылизали – не дворики стали, а конфетки. От которых Гену почему-то воротило.

Впрочем, один двор почти не изменился. Сколько вечеров провел он здесь, прячась за старым тополем, чтобы просто увидеть Ее. Одну, неповторимую. Он видел, как возвращалась она с вечерних курсов, как целовался с ней у подъезда Серега. Он ненавидел себя за эти тайные слежки, но ничего поделать с собой не мог. Потребность видеть Лену была как жажда, которую надо было время от времени утолять.

Бугаев подошел к старому дереву, привычно поднял глаза к окнам третьего этажа. Ее нет. Это чувствовалось даже на расстоянии. Жила Лена одна, родители переехали на дачу. Работа у нее была надомная – в Интернете, и если бы она была дома, окно обязательно бы открыла: не могла жить без свежего воздуха.

До похорон он раз сто звонил ей. Без толку. И мобильный, и домашний молчали. На кладбище все время искал ее глазами, не найдя, вконец растерялся: не придти ее могло заставить только что-то из ряда вон… Правда, в последнее время они с Серегой опять были в контрах – в который раз! Но не придти на похороны… Нет, что-то точно случилось.

Бугаев вошел в знакомый подъезд, почти бегом поднялся на третий этаж и надавил на звонок. Он так долго не убирал палец с кнопки, что устройство не выдержало и, чмокнув, замолчало. Из квартиры напротив выглянула не совсем причесанная соседка Роза Ивановна, многолетняя блюстительница Лениной нравственности.

– Ты чего это тут шумишь? – оценивающе осмотрела она Гену. – Выпил – сиди дома.

Роза Ивановна любила говорить лозунгами, которые сама же и изобретала.

– Добрый день. Это я, Геннадий. Вы Лену не видели в последнее время?

– Почему же не видела? Пару дней назад встречались. Она с чемоданом спускалась. Уехала, одним словом. Жизнь – это дорога.

– Это когда было? – Бугаев почему-то напрягся.

– Ты что, следователь? Так вызови повесткой на допрос, – Роза Ивановна была в своем репертуаре.

– Вы не сердитесь, я ее потерял, дозвониться не могу.

– Немудрено. Говорю, уехала она, третьего дня тому как. Сказала, что надолго, – смягчилась соседка и сделала многозначительное лицо. – Выглядела такой счастливой, как будто приз какой выиграла. А вообще, мне кажется, она туда подалась…

Роза Ивановна кивнула куда-то вверх и в сторону.

– Куда туда? – не понял Бугаев телодвижений проницательной соседки.

– В цивилизацию. Теперь все туда навострились. А кто Россию подымать будет?

А? Я тебя спрашиваю…

Обсуждать с Розой Ивановной подъем родного государства Гене не захотелось. Патриотичная дама в халате еще что-то вещала про разваленную страну, а он уже спускался по последнему пролету. Лена уехала. Получается, что это было в день Серегиной смерти. Выглядела счастливой. Влюбилась в кого-то? Вряд ли. Кроме Сереги ей никто не нужен был. Но почему по телефону не отвечает? Значит, действительно могла за границу уехать. И ничего не сказала – тоже мне, подруга называется.

Всю свою сознательную жизнь после Пицунды они провели втроем. Кроме Сереги и Лены Бугаев себе друзей так не завел. Им тоже хватало друг друга и Бугаева в качестве вечного спутника. После возращения из спортивного лагеря Лена и Сергей друг от друга не отходили, их приморский роман развивался, как в кино. На филфаке, где училась Лена, ей обзавидовались: такого мужика отхватила! Правда ближайшая подруга, та самая рыжая бестия, постоянно твердила, что с этими армянами – сплошная катастрофа, в неволе они не размножаются. Но Лена не слушала. Такого, как Серега, на свете больше не найдешь. И он ее любит.

Однако бестия оказалась права. Вскоре до Лены стали доходить нехорошие слухи, что ее возлюбленный привычки менять не обирается и гуляет, как и прежде, налево и направо. Лена верить слухам отказывалась.