Алла Дубинская - Пикник на краю одиночества

– Я тут приспособился к общему генератору. Ты вообще привыкай, мамочка. Мы тут живем изолированно, но что-то воруем у цивилизации. Уйти отсюда нельзя, а воровать можно. Не стесняйся, располагайся как хочешь.

Я осмотрелась. Помещение было довольно просторным, метров двенадцать, наверное. Я так решила, потому что оно мне напомнило комнату моей сестры в общежитии. Только здесь мебели было мало. Если то, что я видела, вообще можно было так назвать. У левой стены стояло что-то вроде деревянного топчана, укрытого сверху непонятно откуда взявшимся матрацем. Но я вспомнила, за каким занятием застала своего знакомого, когда мы встретились, и перестала удивляться. У стены напротив был сконструирован стол из ящиков, в каких хранят овощи. Над столом было нарисовано окно, которого здесь явно не хватало, со шторами по бокам. Довольно искусно. Я улыбнулась находчивости своего приятеля. У правой стены пристроено несколько ящиков, того же рода, из которых был сделан стол, только здесь в них хранились какие-то книги, журналы с изляпаными обложками и желтыми страницами, такими же желтыми как газеты на полу. На газетах лежали всякие детали и разрозненные части планера. Рядом с крыльями на попа был поставлен ящик, очевидно служивший стулом.

– А ты тут недурно устроился, – заключила я свой осмотр.

– Спасибо за оценку, мамочка, – усмехнулся Скио. – Да ты проходи, не стесняйся. Этот дом твой в такой же степени, что и мой.

От этих слов у меня защемило внутри не то оттого, что мне совсем не хотелось обживаться здесь не то от странной нежности, захлестнувшей мои мысли на мгновенье. Я нерешительно прошла вперед.

– Ты не дрейфь, садись на тахту, – подбодрил меня мой спутник, раскладывая на столе приобретения, сделанные в твоем автомобиле.

– Хорошее название, – от неловкости прокомментировала я, присаживаясь на топчан.

– А ты об этом, – обернулся ко мне Скио и усмехнулся. – Странно, что ты удивляешься. Насколько я помню в жизни тоже все так устроено. Одно существует на самом деле, называется по-другому. Мне отец показывал пленку со своей поездкой в Германию. Так то, что у нас пальто называется, похоже, так и назвать то нельзя.

Я была поражена.

– Когда же ты сюда попал. У нас давно все не так.

Скио взглянул на меня с интересом.

– Два года четыре месяца с погрешностью недели в две.

– Эта твоя погрешность не две недели, а лет десять, пятнадцать должна быть.

– Не может быть, – перебил меня Скио и продолжал задумчиво: – Я календарь не вел только первые несколько дней. Хотя, – он улыбнулся. – Говорят, время – вообще понятие относительное.

Скио снова занялся опустошением твоего рюкзака, а я некоторое время сидела, молча, наблюдая за ним, потрясенная тем, что услышала. Скоро меня стал охватывать ужас от безысходности моего положения. Стали посещать страшные догадки, которые не хотела додумывать, опасаясь сделать окончательный вывод о своем будущем. И как всегда, когда у меня начинается паника, я постаралась перевести мысли в другое русло. Но сейчас это как-то плохо получалось, и я решила поговорить со Скио. Все равно о чем.

– Этот старичок, Гередэ – сумасшедший?

Скио обернулся.

– Самое-то дело, что нет. Он назначил себя кем-то вроде заместителя пастыря среди нас. Выслужиться хочет. Ему кажется, что прояви он подобострастие и пастырь его отметит за его старание. Он попал сюда раньше всех. Говорят, до этого он был каким-то небольшим чином в КГБ, и даже вроде убежденным сталинистом. И теперь он с такой же убежденностью верит в пастыря. Только тут другое дело. Еще говорят, что он и пастыря то никогда сам не видел. Он, конечно, считает по-другому, но, когда речь заходит о пастыре молчит с глубокомысленным видом.

– Он вроде бы не вредный, – предположила я. – За что ты так с ним?

– Ну, наши с ним отношения – это вообще особая история, – усмехнулся мой собеседник. – Он меня пытается опекать, не знаю, с чего я ему так приглянулся. Так что между нами всегда бои местного значения.

– А что он тут про веру толковал, я не поняла? – вспомнила я разглагольствования старика.

– Он тут теорию создал. Хочет быть здешним мессией. Что-то вроде прибежища для всех сирых и убогих.

– Да у вас тут жизнь не очень-то радостная, – поежилась я. – Зачем ты так зло? Людям надо во что-то верить, наверное.

– Ну и точка зрения у тебя! – хмыкнул Скио. – Значит, если тяжело живется, стоит в кого-то поверить, на кого-то сложить ответственность за то что происходит. Похоже, вы со стариком споетесь.

– Ты меня не понял. Я просто хотела сказать, людям, мне кажется, это свойственно, в тяжелую минуту искать себе заступника.

– Ты-то сама в кого-то веришь? – примирительно поинтересовался Скио.

– Во что-то, конечно, верю.

– Во что-то все верят. Это не ответ, – решительно заявил мой оппонент: – Я спросил, в кого-то ты веришь? В смысле, что кто-то несет ответственность за тебя и твои поступки помимо тебя.

– Насчет поступков, нет, конечно. Но в остальном я еще не определилась.

– Атеистка, значит, – заключил Скио.

– Если ты имеешь в виду мое отношение к вере, то я не атеист, просто неверующая. Моя мама говорит, что между ними есть разница. Первый пытается навязать свое неверие другим, а второй просто определяется сам.

Скио улыбнулся.

– Если верить твоей маме, то я, мамочка, разделяю твои убеждения.

За моей спиной раздался тихий напряженный звук. Скио сразу насторожился. Правая створка косо приоткрылась. В щели просунулась голова старика. Только сейчас я сумела разглядеть его лицо. Загорелое, испещренное морщинами, как обезвоженный перец, с коротким прямым носом, искривленным в хитрой ухмылке тонким жеваным ртом под ним и парой маленьких хитрых необычайно ярких для такого лица и такого возраста голубых глаз. Общее впечатление довершала густая желто-белая шевелюра, торчащая в разные стороны как на портретах Эйнштейна.

– И какие же я скажу, долгожители в вашей родне! – он, похоже, налег на приоткрытую створку своей тростью, стараясь проникнуть к нам. – Мое почтение, – церемонно кивнул мне.

– Гередэ, тебя тут никто не ждал. Если пожрать пришел, то и вовсе нечего. А говорили мы с мамой, а не с тобой.

– Да, мальчик ваш тут несколько одичал без вас, – на мгновение, прекращая свои попытки, доверительно обратился ко мне непрошеный гость: – Я ведь, позвольте, случайно услышал, уже постучаться хотел, когда этот занимательный факт дошел до моих ушей.

– Что же не постучался? – огрызнулся Скио.

– А мы только что про вас вспоминали, – постаралась я разрядить обстановку.

Старичок удовлетворенно протиснулся в дверь, очевидно, считая мое вступление в разговор разрешением войти.

– А с дураками всегда так, – улыбнулся он. – Только вспомнишь его, он и появится.