Робер Гольярд - Безобразная Эйвион, или Сон разума

Корабль плавно покачивался на волнах, а впереди, не дальше чем в двух-трёх милях, виднелась жёлтая полоска берега.

– Раздеться! – приказал тот же голос. Эйвион глянула: это был Ал’иир, всё в тех же широких штанах и с обнажённым торсом.

Переглянувшись, пленники с хмурым видом принялись снимать одежду. Эйвион стояла, не понимая, что делать. Потом, посмотрев на остальных, медленно стянула с себя платье, оставшись в нижней рубашке.

– Живее! – крикнул Ал’иир. – Мыться, мыться!

Кормчий брезгливо вытянул руку и дёрнул за ворот её камизы. Тонкая ткань рубашки с треском разошлась. Поддев ногой платье, он вышвырнул его в море вместе с рубахой. Эйвион зажалась, прикрывшись руками. Матросы, стоявшие вокруг, захохотали.

На палубу, зачерпнув за бортом, подняли кожаные вёдра и принялись окатывать пленников водой, солёной и очень тёплой. Эйвион нерешительно тёрла себя, боясь поднять глаза.

Всю одежду пленников отправили вслед за её платьем; взамен один из матросов принёс целый ворох тряпок из грубой холстины. Это оказались набедренные повязки – полоски ткани, едва прикрывавшие низ живота, белёные и чистые. Тут же появился ещё один человек, с большим мешком. Под бдительными взглядами аркан с длинными ножами на боках он достал оттуда потёртые кожаные ошейники и по очереди застегнул их на шеях пленников; ошейники он скрепил друг с другом верёвкой.

Тем временем подняли паруса и корабль взял курс на берег. Пленников оттеснили в середину судна, привязав концы верёвок к поручням.

По скрипящим доскам мостков их свели на пристань.

Солнце палило немилосердно, от гомона чаек и городского шума закладывало уши, брызги от волн мгновенно высыхали на коже солёными пятнами. Кругом стояли бочки и ящики; чернокожие рабы в таких же ошейниках, согнувшись в три погибели, грузили тюки. Толстый человек в ярко-зелёных шароварах и куртке-безрукавке на голое тело покрикивал и щёлкал кнутом. Множество лодок, с парусами и без, сновали по гавани, ловко лавируя между огромными кораблями. Невиданные птицы с длинными ногами и клювами хлопали крыльями и дрались над кучей отбросов. Пахло рыбой, дымом и специями.

Матрос дёрнул за верёвку, и пленники гуськом поплелись за ним следом. Справа и слева от них вышагивала полудюжина вооружённых кривыми саблями солдат.

– Это не Элькин, – шепнул Ивор; он шёл сзади от Эйвион. – Это другой остров. На Элькине нет таких деревьев.

Эйвион не сразу поняла, что он сказал – какие деревья? – в её голове как будто клубился туман. Ей было очень душно, ошейник натирал шею, острые камешки впивались в ступни, и она жутко чувствовала себя из-за своей наготы.

– Не Элькин? – глупо переспросила она. – А почему мы одни? Где остальные наши?

– Вил его знает. Наверное, корабли разделились, и поплыли в разные места.

Один из солдат что-то крикнул, грозно зыркнув на Ивора. Тот замолчал.

Они шли, наверное, около получаса, поднимаясь всё выше и выше, и то и дело сворачивая в разные проулки. Город каскадами взбирался на гору, а на её вершине виднелась крепость из белого сверкающего на солнце камня. Город слепил глаза, квадратные глинобитные домики стояли друг на друге и так тесно, что в некоторые улочки не заехала бы и тележка. Воздух дрожал маревом. Странные деревья росли в маленьких двориках: высокие, с шершавыми стволами и целыми пуками огромных листьев на вершине. В редких пятнах тени, иногда прямо на земле, расстелив циновки, сидели люди в замысловатых головных уборах и пили из крохотных чашек. Тяжёлые гроздья инжира и винограда свешивались с веток.

Многоголосый гам оглушил Эйвион. Они оказались на большой площади, залитой солнцем и пыльной. В её середине стоял деревянный помост с полуголыми людьми, а вокруг – целая толпа, кричащая, спорящая и приценивающаяся. От обилия цветных тканей рябило в глазах. Надрывно орал осёл.

Тех людей свели вниз, и на помост по высоким ступенькам поднялись Эйвион и её товарищи. У неё всё внутри сжалось, голова кружилась, и ей казалось, что сейчас она упадёт в обморок.

Вокруг были десятки и сотни человек: усатых, бородатых или гладко выбритых, в татуировках и без, чёрных, смуглых и белокожих, в странных тюрбанах или с торчащими из затылков косами, в длинных одеяниях или полуобнажённых. Кто-то показывал пальцами, на неё или другого пленника, а продавец кричал, отвечая всем сразу и нахваливая товар. Высокий мужчина поднялся на помост, как скотину ощупал Ивора, даже заглянул ему в рот, и после короткого разговора увёл его, намотав верёвку на руку. Ивор коротко взглянул на своих товарищей и через мгновение затерялся в толпе.

Один, второй, третий, четвёртый… увели всех.

И только Эйвион стояла на помосте, дрожа всем телом и дико озираясь. Продавец, продолжая хрипло кричать, сдёрнул с неё набедренную повязку, хлопнул по заду, пальцем ткнул в живот. Вокруг засмеялись, и кто-то презрительно махнул рукой, указывая на её лицо.

– Далла, далла! – надрывался торговец, и тут прямо под ноги Эйвион упала, звякнув, медная монета. Он скривился, но ловко подхватил её, засунув в поясной кошель. Потом махнул Эйвион рукой.

– Ийтухиб .

Она стояла, не понимая.

– Идти, – чуть запнувшись, старательно произнёс он, и подтолкнул её к лестнице.

Она шагнула вперед, чувствуя, что сейчас упадёт. Перед ней возникла согбенная фигура в чёрном, и такого же цвета повязке, закрывающей лицо.

– Ийтухибери , – сказала она старушечьим голосом, мягко взяв Эйвион за руку.

«Далла» , как узнала Эйвион немного позже, означало «за любую цену».

Её покупательницу звали Фаиза, и она сама была рабыней в доме почтенного Тар’иика, Красного советника его высочества Мааг’сума, шейна Гази. Впрочем, не совсем обычной рабыней. Фаиза занимала высокий пост домоправительницы и одновременно являлась эн’хариим , то есть хозяйкой жён . Впрочем, у Тар’иика была пока всего одна жена, но положение Красного советника обязывало его держать в доме эн’хариим .

– Эйша, господин зовёт тебя. У него снова что-то с ногой.

Эйвион подняла голову, успев заметить мелькнувшую в дверном проёме чумазую физиономию Фарды – девчонки лет восьми. Ей пока не полагалось закрывать лицо, а Эйвион уже давно вступила в тот возраст, когда даже рабыням запрещалось появляться на улицах Гази без платка.

Обязательно в платке, прикрывавшем лицо до глаз и шею, и в рабской юбке – тенуре , представлявшей собой два куска ткани длиной чуть выше колен и шириной в пол-локтя, скреплённых между собой на талии и оставлявших бёдра обнажёнными. Этим одеяния служанок и ограничивались, если не считать длинных путаных связок бус, висевших подчас чуть не до живота. На ногах Эйвион носила сандалии: мягкие кусочки кожи, прикреплявшиеся к ступням ниточками таких же бус.