Анастасия Игнашева - Ящик Пандоры

Чувствуется, что вермахт скоро войдёт на территорию Франции. К этому всё готовится ускоренными темпами. Боеприпасы, вооружения – промышленность работает для армии. Франция – серьёзный противник. Люди идут под ружьё – всё для армии. Женщины рожают детей – всё для армии.

Мир сошёл с ума. Не так давно отгрохотала Первая мировая война. И вот – снова. Я понимаю, что на тех условиях, которые навязали Германии, по-другому и быть не может. Ещё 28 июня 1919 года, когда был подписан позорный мирный договор в Версале, один из маршалов Франции Фош сказал:

«Это не мир, это перемирие лет на двадцать.»

Так оно и получилось. Ровно двадцать лет…»

«…Вечереет. Выпало несколько минут свободных, мы устроились в кафе на одной из улочек Парижа, и я решил немного написать в дневник.

Напишу пару строк о прошедшем месяце. Вернее, времени прошло чуть больше. Наступление Вермахта началось 10 мая. Была применена оправдавшая себя ещё в Первой мировой войне тактика молниеносной войны. Блицкриг длился всего сорок четыре дня. Как пишут газеты – это триумф германской армии. Сейчас уже можно об этом говорить, план Рот себя полностью оправдал. Линию Мажино наша армия просто обошла со стороны Бельгии и уже в третьей декаде мая наша часть вышла к проливу Ла-Манш. Именно там я смог встретиться с одним из офицеров гестапо Карлом Отто Штрюмпфелем. Мне нужно было передать ему послание, что и было сделано. Я знал, что это рекомендательное письмо от моего «покровителя». Штрюмпфель бегло прочёл его, почему-то внимательно понюхал и осмотрел конверт. Ничего не сказав, только козырнув, он вскочил в «Опель» и уехал, оставив меня в недоумении. Встреча была настолько мимолётной, что я даже не успел представиться. Лишь через несколько недель я узнал, что в мою часть пришел запрос на личное дело. Началась моя проверка, разговор с представителем гестапо по совершенно незначительному поводу. На этой беседе мне пришлось рассказать о себе почти всё, начиная с рождения.

Тем временем военные действия продолжались. 23 мая мы уже были возле Кале, но внезапно наступление на этом направлении было приостановлено. Я не знаю причины этого, а слухи переписывать нет смысла. Лишь 10 июня, после перегруппировки, нас снова бросили в бой. И вот я в Париже!!! Никогда не был в этом легендарном городе. Поражает обилие красивых зданий. Не смотря на то, что боевые действия закончились буквально недавно, на улицах полно людей. Многие из них одеты нарядно и даже преподносили некоторым солдатам цветы! Невероятно! Мы для французов оккупанты, а они нас встречают цветами… Куда катится мир?!

Заканчиваю. Была команда на сбор и построение. Видимо, командование нашло здание, где мы сможем передохнуть. Пробегавший мимо унтер-офицер сказал мне, что после расквартирования мне надо подойти к командиру части. Скорее всего, проверка прошла удачно и меня скоро переведут в другое подчинение…»

А вот и Штрюмпфель объявился.

На следующий день к нам пришёл давешний визитёр – знакомый опер Марго. Нарыть ему удалось немного. Тех, кто избил Феликса, найти тоже так и не удалось. Лариска не скрывала своего разочарования.

– Это только в кино они такие супермены. – ворчала старшенькая, вымывая после ушедшего гостя чашку. Марго тоже была обескуражена. А я задумалась. Вернее – эти мысли терзали меня уже давно, но только сейчас оформились и стали, так сказать, вполне осознанными.

1. Бабушка заболела сразу же после кражи. Ей делалось то лучше, то хуже, а потом она и вовсе умерла. А что если кража и смерть бабушки как-то связаны? Если за столько лет пребывания ящика в доме у бабули установилась некая связь с этими предметами? Мистика какая-то! Хотя – за последнее время уже столько всякого мистического насмотрелась и начиталась, что, почему бы и нет? Если там действительно лежал тот камень, про который было написано у этого «Неправильного Немца», то…

2. А кто был этот «Неправильный немец» и был ли он знаком с Гюбертом и бабушкой? Ведь его тетрадки как-то попали к ней. Как?

3. Вакс. И «Дети Единорога». Вакс, придя к нам в дом, назвал девичью фамилию бабушки – Томилина. Но в замужестве бабушка была Соболева!

Из раздумий меня вывел Феликс, громко поинтересовавшийся, о чём я думаю. Я честно рассказала.

– Насчёт связи с предметами – вполне может быть! У моей мамы такое было! А насчёт немцев – какое это имеет значение?

– Не знаю. Но Штрюмпфель знал того «Неправильного немца». Он писал, что Штрюмпфель его допрашивал.

– Точно!

– Что? – я аж подскочила.

– Помнишь письмо, которое эти «Дети Единорога» прислали бабушке?

– Ну.

– А если бабушка пыталась найти не Гюберта, а…

– Надо у Вакса спросить. Только зачем? Хотя… подожди. Вакс сказал, что в той экспедиции был его двоюродный дед. Который потом того. Свихнулся. И у «Неправильного немца» это есть. Вот и узнаем, кто это был.

– А зачем?

– Не знаю, но мне кажется, что нам это может помочь.

«На следующий день я пошла в город. Уже с первого взгляда стало ясно, насколько там всё изменилось не в лучшую сторону. На въезде у шлагбаума образовался затор из военных машин и подвод. Гражданских проверяли особенно тщательно перетряхивали мешки и котомки. Особо подозрительных отводили в сторону и обыскивали, раздевая чуть ли не до белья. И полицаи, дежурившие на въезде, были незнакомые. Говорили они по-украински, но с каким-то незнакомым выговором. На фуражках у них были кокарды с трезубцами. Потом мы узнали, что это были бандеровцы из Западной Украины.

Явка оказалась разгромлена. Дом стоял заколоченным. Где и как искать Гюберта, если он ещё оставался в городе, я понятия не имела, но и возвращаться ни с чем я тоже не могла. По легенде я пришла в город на рынок. Вот на местную «толкучку» я и отправилась. Слухи на базаре бродили самые разные и один другого мрачнее. В основном обсуждали присланных с Украины полицаев, отличавшихся особенно лютым нравом. В этом и заключался дьявольский план немцев – поссорить восточнославянские народы, навечно сделав их врагами. Русские украинцы и белорусы, три части одного народа, должны были сами убивать друг друга. Я сначала стояла со своим мешком, потом бродила между рядов и слушала, одновременно пытаясь что-нибудь придумать. Гюберту надо было как-то дать знать, что я ищу с ним встречи. Но как? Где его искать, я не знала. Ночевать я напросилась к какой-то старухе – в городе действовал комендантский час, и оставаться на улице было опасно. На следующий день я снова отправилась на рынок, а потом отправилась к вокзалу. Там скопилось много немцев. И неподалёку от него на улице случайно наткнулась на Гюберта. Подходить к нему было опасно – вокруг было слишком много глаз и ушей, но он сумел подать мне знак следовать за ним. Мы выбрались в какой-то глухой переулок, тесно зажатый высокими и глухими заборами, и там уже смогли побеседовать. Гюберт поведал, что вся подпольная сеть в городке разгромлена, что нашу связную тоже арестовали и после нескольких дней пыток расстреляли. Что Штрюмпфель по-прежнему в городе и что он продолжает подозревать Гюберта и однажды опять вызвал его в свой кабинет, где ему сделали укол страшной «сывороткой правды», но, видимо, ничего интересного Гюберт им не сказал и Штрюмпфель оставил его в покое. Сейчас Штрюмпфель продолжает свои эксперименты с «уколами правды», своё адское зелье он испытал на нескольких захваченных подпольщиках, но, видимо, полученные результаты его не удовлетворили. Я спросила, какие привычки есть у этого Штрюмпфеля и Гюберт ответил, что тот любит Вагнера и прогуливаться рано утром вокруг дома, где он живёт. Но выкрасть его будет затруднительно».