Александр Никонов - «Что ты вьёшься, вороночек!..». повесть об А. С. Пушкине

Пугачёв возмутился:

– Что ж я, по-вашему, аль не служивый казак, иль я голь перекатная! Мне и жалованье платили. А коня. Что конь, я его на барышном базаре в Таганьем Рогу купил.

– Уж не у цыгана ли? – заржал старшина. – Оно и понятно: цыган и жеребится, и пасёт, и подковывает, и сбрую ладит.

– А хоть бы и у цыгана. Мне-то что. Что было, то и купил – по цене пришлась.

– Брешет, небось, – поддержал своего товарища второй старшина. – Знаем мы тебя. Купил он!

Атаман уставил свой кривой палец на Емельяна:

– Во, слышь, Пугачёв, не верят тебе станичники. Ну, коль купил, докажи. Покупная есть?

Пугачёв негодующе всплеснул руками:

– Вот, извините, братцы! Не догадался! Да кто ж мне покупную на базаре выправит. Базар, он и есть базар. Там, известно, два дурака: один продаёт, другой покупает.

– Ты тут нас не дурачь, Емеля, – настрожился атаман. – Поезжай и привези документ на лошадь. А если не так, то будем считать тебя вором и разбойником. Даю тебе неделю срока. Понятно ли?

– Понятно, чего не понять, – смиренно сказал Пугачёв и встал. Потом стал кланяться: – Вот спасибо, братцы, – приветили служивого.

– Ну-ну, ты комедь-то не ломай, Емеля, – приструнил старшина. – Если ты прав, то привези покупную, да и дело с концом. Ходи давай.

Пугачёв молча пошёл к порогу, но у самой двери его остановил вопросом старшина:

– А ещё мы слышали, Емелька, что под Таганьим Рогом ты будто подговаривал казаков бежать на Кубань. Правда это?

Емельян повернулся, насупился:

– Наветы всё это. Ветер-то свистит, да кто его поймёт, о чём он. Наветы это всё, истинно вам говорю. Ну, прощайте, братцы.

Когда Пугачёв вышел, старшина вздохнул:

– Сразу видно – Разина порода. Эх, зря мы его отпустили, уйдёт ведь в степи. Ведь не зря же слух ходил, что шатался он по скитам да станицам, смущал народ нечестивыми речами. Уйдёт ведь.

– Это да, в Емельке семя Разино произрастает. Ну, ничего, – отозвался атаман. – Пусть волю почует. Вот ужо прискачет Спирька Голоштанный, он-то всё видел и слышал. Уж он-то докажет.

Придя домой, Емельян долго в задумчивости сидел за столом. Глаза его рысями бегали из стороны в сторону, словно выслеживали дичь, а кулаки тёрли столешницу, будто крутили мельничку. Софья заметила его мрачное настроение, испугалась:

– Не случилось ли чего, Емелюшка?

– Ничего-ничего! Привязались вот, дай им покупную грамоту на лошадь, да всё тут. Что ж, надо ехать. – Он встал. – Ты вот что, Софья, приготовь мне что-нибудь в дорогу.

– Когда едешь?

– Сегодня.

– Да что ж ты в ночь поскачешь, подождал бы до утра.

– Днём гнётко и жарко, а в ночь-то в самый раз будет, – возразил Емельян. – Да и коню легче будет.

Софья долго смотрела на мужа и вдруг заплакала.

– Ну, чего ты разревелась?

– Тяжко мне, – призналась Софья. – Сердце моё беду чует. Да и ворон этот.

– Какой ворон? – насторожился Емельян.

– Днём сегодня, пока тебя не было, над нашим осокорем ворон летал. Да так каркал, так каркал, словно беду накликал. Аж душенька моя насторожилась.

Емельян подошёл к жене, прижал её голову к своей груди.

– Ну вот ещё, нашла чем заботиться. Что ворон, он полетает-полетает да улетит. – Неожиданно он запел:

Пугачёв легонько отстранил от себя жену.

– Ну, всё, всё.

В ночь Пугачёв ускакал из станицы, поехал не через заставу, а вдоль по Дону, через ракитовые колки. Въехал на холм, остановился, долго смотрел на родную Зимовейскую станицу, словно прощался с ней навсегда. Потом усмехнулся и сказал неизвестно кому:

– Так-так, атаман. Значит, говоришь, то ли ещё будет. А и правда, не тряхнуть ли нам Москвою.

Пугачёв тронул поводья, развернулся на месте и осторожно стал спускаться с угорья.

Ранним утром в доме Пугачёва раздался требовательный стук. Проснувшаяся растрёпанная Софья открыла дверь. В избу ворвались казаки. Старшина грозно спросил:

– Софья, где твой муженёк? Разбуди-ка его.

– Так он же уехал.

– Куда?

– За покупной, сказал. Вы же сами его отправили.

Старшина пожевал усы:

– Это так, посылали, да только что-то скоро он собрался. Больше он ничего не говорил?

– Нет, не говорил. Да что случилось-то? – всполошилась Софья.

– Ничего не случилось. Если Емеля появится, кликнешь нам. Да смотри, не предупреждай! – пригрозил кулаком казак. – А то выпорем на сходе или выгонем вас из станицы. Поняла ли?

Когда казаки ушли, Софья сползла по стенке на пол и горько заплакала.

Из Казани вниз по Волге по заволжской дороге летит ямщицкая тройка. Слышны лишь топот копыт по сухой дороге да храп лошадей. Пассажир, дремавший в коляске, выехал ранним утром, когда солнце лишь посинило окраек неба. А встал он и того раньше. Оделся, посмотрел на свой брегет – 6 часов. Часы отзвонили мелодию и стихли. Мужчина сел к письменному столу, очинил перо и стал писать письмо Фукс, гостеприимной хозяйке, которая привечала его в Казани: «8 сентября 1833 года. Милостивая государыня, Александра Андреевна! С сердечной благодарностью посылаю вам мой адрес и надеюсь, что обещание ваше приехать в Петербург не есть одно любезное приветствие. Примите, милостивая государыня, изъявление моей глубокой признательности за ласковый приём путешественнику, которому долго памятно будет минутное пребывание его в Казани. С глубочайшим почтением честь имею быть…»

Затем он взял другой лист бумаги.

«8 сент. Казань. Мой ангел здравствуй. Я в Казани с пятого и до сих пор не имел время тебе написать слова. Сейчас еду в Симбирск, где надеюсь найти от тебя письмо. Здесь я возился со стариками, современниками моего героя; объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону. Погода стоит прекрасная, чтоб не сглазить только. Надеюсь до дождей объехать всё, что предполагал видеть, и в конце сентября быть в деревне. Здорова ли ты? здоровы ли вы все? Дорогой я видел годовую девочку, которая бегает на карачках, как котёнок, и у которой уже два зубка. Скажи это Машке…»

В этот момент за спиной скрипнула дверь кабинета. Мужчина оглянулся. В кабинет входил Баратынский. Пушкин живо встал со стула, бросился навстречу гостю:

– Евгений Абрамыч, как вы здесь, откуда? Я уж и не чаял увидеть вас больше в этих краях.

Баратынский развёл руки:

– Да вот, услышал, Александр Сергеич, что вы сегодня уезжаете, примчался из Каймар проститься с вами. Когда ещё доведётся свидеться. И доведётся ли…