Александр Никонов - «Что ты вьёшься, вороночек!..». повесть об А. С. Пушкине

Война ить кому мачеха, а кому и мать родна. Народ-то, возвратясь из плена, нашёл всё вверх дном. Под сурдинку-то кто богач был, стал нищим, а кто скуден был, разбогател.

Ещё батюшка сказывал, что казак один при Пугачёве стал сымать башмаки с отца, и как не пришлись они ему впору, бросил их в лицо. Вот, барин, что знал, то и рассказал. А не поднесёте ли, барин, мне ещё чарочку за моё усердство?

…День уже клонился к закату, когда ямщик, показывая на поблёскивающие маковки церквей, сказал:

– Подъезжаем, барин. Симбирск. Куда править-то?

– А знаешь ли ты дом губернатора?

– Как не знать, знаю, многих господ туда подвозил.

– Так не мешкай, надо до темноты успеть устроиться. Есть ли тут фонари?

Ямщик усмехнулся:

– Сами увидите, барин.

На этот раз Емельян Пугачёв поостерёгся сразу появляться в станице. Степью он незаметно проехал на свой хутор и задами, ведя коня в поводу, пробрался к сараям и куреню. Зима ещё не заснежила, но уже стояли лёгкие морозы. Он привязал коня к коновязи под навесом, дал ему овса и налил в корыто воды. Подошёл к изгороди, долго вглядывался в сторону станицы, словно надеялся увидеть там что-то, потом, глубоко вздохнув, пошёл в курень. В избе было холодно. Емельян вышел во двор, набрал сухого навоза и кизяка. Долго бил кресалом, чтобы зажечь пучок сухой травы. Растопил печь, сел на низенькую скамейку, на которой Софья доила корову, и несколько минут глядел на разгорающийся огонь.

Уже затемнело, и он не боялся, что дым из трубы заметят в станице. Погрел у огня кусок сала и хлеб, пожевал. Через полчаса в курене стало тепло. Емельян лёг на сбитую из горбыля лежанку, покрытую тюфяком, набитым соломой, и затих. Его три месяца не было дома, скитаясь по Дону, он подбивал недовольных казаков на бунт против немецкой царицы, которая начала притеснять казаков за вольность и непослушание. Но казаки не слушали его. Он грозился:

– Глядите, станичники, дождётесь, когда жареный петух вас в задницу клюнет, да только поздно будет. Сами ко мне прибежите. А я прощу вас и возьму к себе.

– Да кто ты такой, чтобы ты командовал нами! – смеялись казаки.

– А вот скоро узнаете, – таинственно отвечал он, прищуривая глаз.

И вот он снова в родной станице, да дом его в себя не пускает. После того как атаман потребовал у него покупную на коня, он почуял, что дело добром не закончится, потому и не поехал сразу в дом. Да и где взять покупную ведомость, где найти хозяина? Ну, ничего, как-нибудь. Завтра жена придёт кормить на хутор скотину, от неё и узнает, что да как. С этими мыслями Емельян и заснул.

Проснулся он рано от холода, застудившего курень. Встал, вышел во двор. Темень ещё не спала, в стылом воздухе метался редкий снежок. Емельян вглядывался в сторону станицы, потому что знал, что на хутор должна была явиться жена Софья, чтобы покормить скотину. Вот в снежной занавеси мелькнула чья-то одинокая фигура. Чем ближе она подходила, тем явственнее было, что это была не женщина. Вот она уже у плетня. Емельян обрадовался:

– Сынок, Трофимушка, ты ли это?

Мальчик лет десяти испуганно остановился и стал таращиться в полутьму.

– Да это я, я, сынок, твой тятя. Не бойся меня, иди ко мне.

Мальчик быстро забежал на баз и бросился в объятия отца с криком:

– Тятя, тятя!

Емельян спросил:

– Чего ты здесь в такую рань, Трофимушка. А где же мамка?

– А мамка занедужила, лежит, – ответил Трофимка.

– А как там Груня, Христя?

– Они за волосы меня дерут и вечно хлеба просят.

Когда Емельян с сыном покормили скотину, отец наказал:

– Ты скажи мамке, мол, Емельян ждёт её. Да пусть провианту принесёт, а то я истощился весь.

– Я сам принесу, – пообещал мальчик.

– Нет-нет, самому не надо. Пусть мамка принесёт, мне ей слово сказать надо. Понял ли?

– Понял, понял, – закричал Трофимка уже на ходу.

Емельян вслед прокричал:

– Да, смотри, про меня, кроме мамки, никому не сказывай.

– Ага, не скажу.

Софья, узнав от сына о появлении мужа на хуторе, долго раздумывала, сообщать об этом атаману или нет. Решила сбегать к жене своего брата, посоветоваться:

– Как думаешь, что мне делать? Может, накажут да отпустят с миром.

– Вы меня в свои дела не вмешивайте, – ответила та. – У меня, спаси Христос, своих забот хватает. Делай, как знаешь. А если атаман узнает, то он и нам шкуры-то спустит.

Попили чаю. «Нет, не скажу», – решила Софья и пошла домой. Но лишь Софья перенесла ноги за порог, как сношенька побежала к атаманскому куреню.

Емельян ждал до вечера. Во дворе по свежему снегу раздались скрипучие шаги. «Софья», – мелькнула мысль у Емельяна. На всякий случай взглянул в маленькое оконце – казаки! Пятеро, при оружии. Пугачёв скрипнул зубами:

– Курва! Продала мужа. Ну, погоди, я до тебя доберусь.

Емельян быстро задвинул засов двери. Старшина услышал звук, подал голос:

– Не шали, Емельян, открывай, нас много

Емельян позыркал по углам – бежать некуда. Спросил:

– Чего вам надо, казаки?

– А то не знаешь, смутьян.

– Я домой приехал.

– Чего ж тогда в хуторе прячешься?

– В чём винят меня?

– А вот к атаману приведём, там узнаешь.

Емельян открыл дверь, вышел, попросил:

– Казаки, оружие не отымайте, не позорьте меня перед станичниками.

– А кто тебя знает, что у тебя в голове. – Старшина сжалился: – Ладно, иди. Да смотри, не стрекай, как заяц, а то вмиг порубим.

Атаман Трофим Фомин встретил Емельяна неласково:

– Сдай оружие, Емельян. – Пугачёв набычился, устремив грозный взгляд на атамана, но тот не смутился: – Сдай по-хорошему, а то силой отберём.

Пугачёв увидел, что двое казаков уже ухватились за рукояти шашек, и снял с себя оружие с укором:

– За что вините, братцы, за то, что у меня покупной на коня нет?

Атаман спросил:

– Где три месяца пропадал, Емельян?

– Скитался, промышлял, чем Бог подаст. Семью-то кормить надо.

– Не больно-то ты о семье заботишься, мы с кругу твоих домочадцев подкармливаем. Не жалко тебе их, Емеля?

– Жалка у пчёлки, атаман, – неуступчиво ответил Пугачёв. – Небось, жалованье-то мне не положите. В других местах, сказывают, казаки тоже бунтуют – начальство-то как делит: казакам череном, а себе лопатой.

– Вона ты как заговорил. – Атаман встал, приказал конвою: – Посадите-ка его в холодную, а утром отправим в Нижнюю Чирскую станицу. Пусть там с ним разбираются.

Пугачёв лишь скрипнул зубами от бессилия. В небольшом сарайчике, сбитом из толстых жердей, он зарылся в солому и заснул. Проснулся под вечер, посмотрел в щель: караульный казак сидел на крыльце избы и игрался с котёнком. Емельян жалобно крикнул: