Ангелина Злобина - Странная моя птица

Ночью над озером разразилась настоящая буря. Ветер выл, грохотал о крышу оторвавшимся куском железа, швырял в окно крупные дождевые капли, царапал стекло сломанной веткой сирени.

Под утро всё стихло. Озеро натянулось, как сырая скатерть. На пляже, среди тины и мелкого мусора лежала мёртвая чайка. Серые облака спешно сворачивались и улетали за горизонт.

К пристани причалила моторная лодка.

– Инночка, кто там приехал? – Антонина Николаевна взялась рукой за подоконник и попыталась придвинуться поближе к окну.

– Девушка какая-то, – отозвалась с веранды медсестра Инна Марковна, – к вам, наверное, вместо Жени.

В окно было видно, как молодая женщина в светлой куртке и джинсах, прошла по парковой дорожке в сторону административного корпуса. В руке она держала небольшую дорожную сумку.

– А как там Женя, вы не знаете? – спросила Антонина Николаевна, глядя вслед девушке.

– Всё хорошо, не беспокойтесь, – Инна Марковна уложила в футляр тонометр, достала из кармана маленькое зеркальце, посмотрелась, придирчиво поджимая губы и хмурясь, – аппендицит – это, по нынешним временам, такие пустяки. Через две недели вернётся, опять будете гулять, читать… ругать её опять будете…

Она спрятала зеркало обратно, защёлкнула сумку и, по привычке, усвоенной от долгого общения с пожилыми пациентами, громко и отчётливо проговорила, слегка наклоняясь к старухе:

– Всё, моя дорогая, я вас покидаю. Сейчас кто-нибудь за вами придёт, пойдёте на завтрак. Не скучайте! – Инна Марковна взяла сумку и через веранду вышла на улицу.

Главврач пансионата бегло просмотрел стандартный набор документов и вздохнул.

– Видите ли, наши подопечные – это такая особенная публика… Впрочем, что я вам объясняю, вам же приходилось?

Соня кивнула и улыбнулась. Доктор говорил смешным сипловатым тенорком, глаза за стёклами очков в тонкой оправе казались усталыми, но взгляд был цепким, внимательным.

– А с практикой как же?

– В августе, по месту жительства.

– А, ну замечательно, замечательно…

У него была странная манера внезапно задумываться и менять выражение лица. Вот и сейчас, он будто забыл о Соне, глядел в открытое окно и морщил лоб, как от возникшей вдруг головной боли.

С улицы сильно пахло смятой листвой. К краешку белой занавески прицепился тёмный сухой лист.

– Ну что же, – доктор неожиданно взбодрился и повеселел, – тогда сразу к делу? Итак, наша Антонина Николаевна – женщина более чем пожилая, вы знаете…

– Да-да, мне говорили. – Соня снова кивнула и опустила глаза, сдерживая улыбку.

– …характер сложный – девяносто восемь лет, что ж вы хотите! Да и дело уже не столько в характере: изменения в сосудах, соответственно – проблемы с памятью.

Парамнезии имеют место быть, а так же капризы обыкновенные…

Он снова посмотрел в окно. Где-то под крышей бормотали голуби, прицепившийся к занавеске сухой лист расправил крылышки и оказался бабочкой-шоколадницей.

Виктор Захарович взглянул на часы и поднялся.

– Пойдёмте завтракать, Софья Аркадьевна? По дороге поговорим, а то через двадцать минут нас с вами уже не накормят. Впрочем, – он хитро улыбнулся, – меня-то накормят, разумеется, а вот вы будете голодной до обеда. Пойдёмте! Будем есть кашу.

Вы любите кашу? Нет? Напрасно! Для перистальтики полезно. Вам сколько лет?

– Двадцать пять.

– О-о… Двадцать пять лет! О чём я… Кто в двадцать пять лет думает о перистальтике!

Соседний кабинет, звеня связкой ключей, открывала строгая дама с медицинской сумкой в руках. На Соню она безразлично взглянула поверх очков, с главврачом поздоровалась строго, как с пациентом:

– Здравствуйте, Виктор Захарович.

– Доброе утро, Инна Марковна. Что там на завтрак?

– Овсянка.

– Ну вот, видите, как замечательно! Овсянка…

Он вышел на улицу и, не оборачиваясь, быстро зашагал по парковой дорожке.

Позавтракать вместе не получилось. Возле столовой двое рабочих распиливали длинный сук, сломанный бурей. Они окликнули Виктора Захаровича и, отчаянно жестикулируя, увели его с собой, показывать, как упавший ночью клён снёс угол крыши бойлерной.

Соня одна вошла в обеденный зал и села за крайний столик. Народу в столовой было немного. В кафельных стенах играло эхо большой кухни – позванивало, покрикивало высокими голосами поваров, лилось из кранов и больших кастрюль в раковины, шипело вздымающимся паром.

От стойки, отделяющей кухню от обеденного зала, к Соне подошла женщина в белом халате с маленьким блокнотом в руках.

– Здравствуйте. Вы кто?

От её строгости Соня вдруг заволновалась и всё объяснила так сбивчиво, что сама себе показалась неубедительной. Однако объяснения совпали с какой-то таинственной записью в блокноте, и строгая дама удовлетворённо кивнула.

– Завтракать будете?

– Я бы чаю выпила. С чем-нибудь.

– Сейчас принесу вам чай. С чем-нибудь.

Женщина пошла обратно к стойке.

На столе через минуту возникла чашка с чаем и тарелка с хлебом, кубиком масла и двумя ломтиками бледного сыра.

– Если что-то понадобится – обращайтесь, – неожиданно ласково сказала дама с блокнотом, – меня зовут Рая.

Соня сдержанно поблагодарила, снова удивившись странному свойству местных обитателей быстро менять настроение.

Она огляделась. Неподалёку, скучно поедая овсянку, сидела компания старух в пёстрых байковых платьях и шерстяных кофтах. Чуть дальше одинокий дед, похожий на сельского учителя, допивал чай, на соседнем стуле лежала его шляпа. Вдоль окон тянулась оранжерейная череда пальм и фикусов, из кадок грустными водорослями свисали традесканции.

– Ах, не уговаривайте меня, я не могу! – донеслось откуда-то слева.

Голос был старческий, но густой и сильный, с явной актёрской интонацией. Соня обернулась.

За дальним столиком в самом углу зала сидела в кресле-каталке маленькая старуха в чёрном платье с глухим воротом – седые волосы собраны в аккуратный пучок, голова по-птичьи запрокинута назад, так что профиль с породисто изогнутым маленьким носом устремлён почти вверх, в руках стиснут крошечный белый платок.

Над столиком нависали тёмные листья пальмы, не хватало только томного распева румынских скрипок и вазы с фиалками. Старуха склонила голову к плечу, и показалось, что она сейчас раскроет веер, но веера не было – на запястье у странной дамы висел вязаный ридикюль на плетёном шнурке.

Рядом с ней заботливо суетились две женщины: Рая, и ещё одна – молодая симпатичная блондинка.

– Я не могу это есть! – страдальчески говорила старуха молодой женщине, медленно и аккуратно сервирующей перед ней стол, – это не-воз-мож-но!