Павел Саксонов - Золотая Звезда

Дон Пабло покраснел. И в самом деле: с какой стати он решил, что кто-то должен понимать его, а не он других?

Дорога, по которой шел отряд, преобразилась. Она явно была проложена сравнительно недавно и поддерживалась в прекрасном состоянии даже несмотря на то, что проходила через местность, расчищенную от леса, бороться с которым во влажном и теплом климате было не так-то просто. Стиснутая в узкой долине, она, тем не менее, по обеим сторонам окаймлялась возделанными полями – маисовыми и коки. Сколько стоило труда удерживать джунгли от наступления, оставалось только догадываться. Дон Пабло смотрел по сторонам и поражался трудолюбию обустроивших всё это людей. В отличие от прочих андских кордильер, с начала конкисты пришедших в запустение, и даже в отличие от сьерр Испании, своим безлюдьем наводивших тоску, кордильера Вилькабамбы выглядела так, словно ее обласкало внимание Бога. Если на территории вице-королевства почти беспредельно хозяйничали шайки разбойников под водительством желавших урвать кусок пожирнее высокородных и не очень бандитов, то здесь, на землях последнего независимого индейского государства, царил образцовый порядок. Там – разрушенные ирригационные каналы, заброшенные поля, порабощенные и согнанные в энкомьенды несчастные, здесь – всё так, как будто не было никакого нашествия: как будто Империя продолжала жить. Заставляя трудиться – да. Но обеспечивая каждого всем необходимым для жизни. Дон Пабло слышал от тех, кто успел застать Империю в ее прежнем виде, что в ней понятия не имели о нищете, попрошайничестве, смерти от голода или изнеможения. Неспособные к труду – увечные от рождения, калеки из-за несчастных случаев, вдовы, оставшиеся без кормильцев, старики и старухи – получали содержание от государства. Это казалось басней, выдумкой, потому что больше нигде такого не было, но рассказчики настаивали на том, что всё это – правда. Конечно, добавляли они, инки не отличались снисходительностью к лентяям, а их законы были таковы, что за любой проступок следовало беспощадное наказание, немыслимое в Старом Свете. Но если ты трудился, знал свое место, не воровал, не любодейничал, тогда от рождения и до смерти от старости ты был обеспечен пропитанием, кровом над головой, добротной одеждой и даже – в это верилось особенно трудно – женой и потомством: каждому молодому человеку, вступившему в определенный возраст, подбиралась пара. Более того, жениться было обязанностью, а не правом: холостяками в Империи могли быть только мальчики и вдовцы. Завоеватели в одночасье разрушили веками создававшуюся систему. И вот – голодные, нищие, оборванные, изможденные люди стали в колонии такой же обыденностью, какими они были в любой европейской стране.

Дон Пабло смотрел по сторонам, вглядывался в лица окружавших его индейцев и начинал во всё это верить. Собранные отрабатывать «армейскую миту» chakra runakuna, как назвала их Корикойлюр, любой из этих, как их назвала она же, sillpa runa отнюдь не выглядел недовольным выпавшим ему жребием. Не выглядел оборванцем, как это бывало с наемниками на службе конкистадоров. Не выглядел голодным, не говоря уже об истощении от голода или непосильной работы. В колонии индейцы каждый год умирали сотнями тысяч, их численность стремительно сокращалась. В Вилькабамбе, похоже, население росло. Во всяком случае, окружавшие дона Пабло индейцы были по большей части молоды, а значит, родились уже здесь. Контраст с испанскими владениями был настолько разительным, что на ум поневоле приходило сравнение с саранчой, обрушившейся на тщательно культивируемое поле и за считанные часы сожравшей всходы без остатка.

Дон Пабло посмотрел на Корикойлюр и обнаружил, что она тоже смотрит на него: внимательно и с выражением лица необыкновенно серьезным.

– Что? – спросил дон Пабло.

– Я никогда не видела тебя… таким, – ответила Корикойлюр.

– Каким?

– T’uku… Не знаю, как это перевести… погруженным в себя… нет, не просто погруженным. И не в себя. Вышедшим из себя, за пределы своего тела. Или даже не так, а вот так: как будто к тебе прикоснулся apu. Дух. Как будто он что-то тебе говорит, а ты его внимательно слушаешь. Что он тебе сказал?

Дон Пабло улыбнулся:

– Что я буду любить тебя вечно.

Корикойлюр нахмурилась:

– Духи такого не могут сказать.

– Почему?

– Потому что вечность в сознании – удел богов, а сознание человека ограничено только этим миром. Не зря же, когда мы умираем, мы переходим в мир тех, кто еще не родился. Ты можешь представить еще не родившегося, но уже влюбленного человека? Того, кого еще нет, но кто уже наделен сознанием?

И снова дон Пабло улыбнулся:

– Глядя на тебя и слушая тебя, я могу представить всё что угодно! И потом: пусть мир еще нерожденных и умерших один, разница между ними очевидна. Умершие жили . Понимаешь? Они знали вот этот мир. Они имели сознание в нем и любили. Откуда тебе знать: может, умерших для того и помещают в мир нерожденных, чтобы их души подготавливали души тех, кто еще ничего не познал? На днях ты рассказывала об уака и о том, что вы советуетесь с ними, и что они отвечают вам. Как бы они могли осмысленно отвечать, если бы у них не было сознания?

– Уака – это…

– Такие же люди, как мы с тобой. Вернее, были такими же людьми. А сейчас они находятся там . – Дон Пабло пальцем указал на землю. – Их души находятся там. Там же, где души нерожденных.

Если раньше, когда Корикойлюр посвящала его в премудрости верований своего народа, глазами хлопал дон Пабло, то теперь хлопать глазами настала очередь Корикойлюр. Она явно растерялась.

– Видишь, нет ничего невозможного в том, чтобы умереть и оставаться в сознании. Умереть и продолжать любить. То есть любить вечно. А если так, нет ничего невозможного в том, что апу, как ты его называешь, сказал мне: «Пабло! Ты будешь вечно любить Корикойлюр!»

До заката оставалось совсем недолго, когда отряд остановился на ночлег подле тамбо, типичного за тем лишь исключением, что в нем ни за что не нужно было платить. Этот тамбо, как некогда и при Империи, являлся государственным учреждением, и его единственным предназначением было обслуживать путешествующих по государственным делам: давать им пищу и кров. Правда, вместить всю сотню он не мог, но, видимо, в этом и не было нужды: воины на походе должны были спать под открытым небом. Что же касается ужина, то в Вилькабамбе придерживались старого обычая, о котором дон Пабло тоже был наслышан: никто никогда не ел под крышей, насколько бы высокопоставленным человеком он ни был. Прямо на земле расстилалось полотнище, на него выставлялись еда и питье, люди рассаживались спина к спине, если только не было какого-нибудь торжества, когда садились лицами друг к другу, и ели и пили отмеренные порции.