Павел Саксонов - Золотая Звезда

К приходу отряда в тамбо явно были готовы: приготовления не заняли много времени. Чункакамайок, в обязанности которого, как пояснила Корикойлюр, входило и наблюдение за тем, чтобы каждый из подчиненных ему людей получил положенный рацион, лично распоряжался. Так же поступали и другие десятники, и делалось все быстро и споро. Дон Пабло повидал немало бардака в испанских войсках, когда наступало время готовки и дележки пищи. Эффективная простота организации и слаженность действий в индейском отряде его удивили.

– Неужели всегда так? – спросил он у Корикойлюр.

– Здесь – да. А раньше так было везде.

На ужин подали тушеную похлебку из маиса с добавлением бананов. Бананы в горячей похлебке удивили дона Пабло не меньше, чем царивший вокруг порядок. Но если бананы просто его удивили, то обилие жгучего перца неприятно поразило. Несмотря на соблазнительный вид и ароматный пар, есть такую похлебку было решительно невозможно! Однако индейцы ели ее с видимым удовольствием. С таким же удовольствием ела ее и Корикойлюр. А когда он попробовал потушить пожар во рту чичей 23 23 Ферментированный алкогольный напиток из зерен маиса, кинуа или других злаков. В описываемое время и в Империи готовился очень просто: женщины разжевывали зерна в кашицу и выплевывали ее в кувшины с теплой мутной водой, где и происходило брожение. , его лицо и вовсе вытянулось: даже самое дрянное вино, которое он в жизни не стал бы пить, показалось ему желанным напитком.

– У нас ведь есть еще сушеное мясо? – жалобно спросил он. – И простая вода здесь где-нибудь найдется?

Корикойлюр хихикнула. Только что невозмутимо-отстраненные индейцы, глядя на мучения дона Пабло, тоже захихикали. Чункакамайок поначалу нахмурился, но и он не выдержал и захихикал. Дон Пабло вскочил на ноги и бросился в тамбо. Вскочил и чункакамайок: побежал за ним. Вскочила и Корикойлюр, понимая, что без нее никак не объясниться. Порядок был нарушен, поднялась суета.

– Ima qhatichkan? 24 24 Что происходит? – грозно раздалось за спинами.

Все обернулись. Взгляд явившегося на суету пачака камайока не просто излучал гнев: этот гнев, казалось, изливался огнем, да так, что вот-вот могла бы загореться тростниковая крыша тамбо. Чункакамайок посерел. Корикойлюр спряталась за дона Пабло. Дон Пабло остался один на один с взбешенным начальником отряда.

– Пить! Вода! Понимаешь? – стараясь подбирать как можно более простые слова, заговорил он и одновременно принялся жестикулировать: показывал на горло, тяжело дышал, делал вид, что подносит к губам емкость с водой и глотает.

Очевидно, жестикулировал дон Пабло так же смешно, как смешно выглядел, когда поперхнулся сначала похлебкой, а потом и чичей. Во всяком случае, взгляд пачака камайока сначала смягчился, а затем в нем появились искорки смеха. Только что грозный, теперь индеец явно старался не рассмеяться. Махнув на дона Пабло рукой, он обратился с каким-то вопросом к стоявшему навытяжку и все еще серому от страха десятнику. Тот быстро-быстро заговорил, а когда закончил, пачака камайок уже и в самом деле давился от смеха. Он пытался сдержать себя, но, как прежде и все остальные, не выдержал. И смех его, когда он все-таки рассмеялся, был настолько заразительным, что засмеялись и чункакамайок, и Корикойлюр. Все трое смеялись так, что слезы лились из их глаз. Лились они и из глаз дона Пабло, но не от смеха, а от обиды и потому, что язык и горло всё еще отчаянно жгло, облегчения не было, и никто, похоже, не собирался прийти ему на помощь. Даже Звёздочка! Даже она!

– Пить!

Новый взрыв смеха.

– Вода!

Пачака камайок схватился за живот. Чункакамайок вытирал слёзы. Корикойлюр, со спины обхватив дона Пабло руками, головой уткнулась в него и аж подрагивала от хохота, что было особенно обидно.

Дон Пабло плакал, моргал, но больше не произносил ни слова и не делал никаких жестов. Он понял, что так добиться помощи от веселящейся троицы невозможно. К счастью, пачака камайок вспомнил о своем достоинстве, резко оборвал смех, по-прежнему, однако, давясь от него, и отдал чункакамайоку короткий приказ. Чункакамайок, отстранив от дона Пабло Корикойлюр, взял его за руку и буквально потащил за собой: на выход из тамбо и вокруг него.

За тамбо, почти у его задней стены, обнаружился источник. Увидев его, дон Пабло вырвался, упал на колени и стал пить – жадно и не стесняясь того, какое впечатление он производит: стесняться, в сущности, было уже нечего. Напившись и затушив «перечный» пожар, он ополоснул лицо, вымочил в воде взмокшие от пота волосы, пригладил их и поднялся. Пачака камайока поблизости не было. Чункакамайок стоял рядом, но на него дон Пабло даже не взглянул. Он устремил пристальный и полный укоризны взгляд на Корикойлюр, и та покраснела.

– Извини, – коротко произнесла она.

– Вечная любовь! – ответил дон Пабло.

Корикойлюр поняла иронию и покраснела еще гуще. Дон Пабло вздохнул: смущенная, Звёздочка выглядела настолько прекрасно, что не простить ее было невозможно. Пусть даже в ее смущении не было ни капли раскаяния.

– Я тебя люблю, – уже без иронии сказал дон Пабло.

Корикойлюр улыбнулась.

Если организация раздачи и приема пищи в индейском отряде были на удивительной высоте, то беспечность ночевки производила совсем иное впечатление. Едва стемнело, вся сотня улеглась, и каждый из этих ста человек немедленно погрузился в сон. Никто не озаботился тем, чтобы выставить часовых. Складывалось впечатление, что понятие караульной службы индейцам незнакомо. Захоти дон Пабло сбежать, никто бы ему не помешал. Вознамерься какой-нибудь враг атаковать отряд, резня была бы знатной. Дон Пабло лежал рядом с Корикойлюр, томился от невозможности взять ее или отдаться ей, страдал от того, что ему показалось изменой с ее стороны, но поневоле, поглядывая и на безмятежно спавших «воинов» – призванных отрабатывать миту крестьян и мелких чиновников, – задумывался о той странной легкости, с какою несколько сотен авантюристов сумели завоевать и разрушить выглядевшую могущественной и прекрасно устроенной Империю. Ведь всякие взятые до того государства Центральной и Северной Америки, вроде Теночтитлана ацтеков, даже в подметки не годились Тавантинсуйу инков! Те – обычные дикари, даже не вполне вышедшие из каменного века, здесь – нечто, напоминавшее Рим, одновременно проводивший политику романизации и впитывавший в себя самого культуры покоренных народов. Но если Рим пал под ударами варваров будучи уже одряхлевшим, то Тавантинсуйу пала на вершине своего могущества. Если на разрушение Рима понадобились столетия, то на разрушение Тавантинсуйу – всего несколько лет. И если Рим атаковали раз за разом несметные полчища, то в Тавантинсуйу поначалу пришли всего-то небольшие отряды. Правда, старики рассказывали, что именно в тот момент Империя находилась в состоянии гражданской войны, а вернее – войны между сводными братьями, претендовавшими на престол, но что с того? Они же, старики, рассказывали и то, что к моменту появления Писарро война, по сути, была закончена. Один из братьев, Атавальпа, победил, законный наследник, Уаскар, находился в тюрьме, его сторонников и ближайших родственников беспощадно и без препятствий уничтожили. Как могло получиться, что сто восемьдесят сопровождавших Писарро человек, не понеся никаких потерь, смогли сначала под корень истребить семитысячный отряд пришедшего в Кахамарку Атавальпы, а затем рассеять без остатка восьмидесятитысячную армию?