Павел Саксонов - Золотая Звезда

Дорога проходила через поселки. От греха подальше их приходилось огибать, а на ночь дон Пабло выбирал места в стороне от дороги, разводил, если было из чего, костер, делил на ужин сушеное мясо, а потом, когда Корикойлюр, завернувшись в его собственный плащ, засыпала, долго смотрел на ее лицо, надеясь, что хотя бы во сне на нем появятся какие-нибудь чувства. Но и во сне оно оставалось пугающе бесстрастным. Возможно, Корикойлюр вообще не видела никаких снов. А если и видела, то были они такими, что ничего не затрагивали – спокойными или бессмысленными, бесчувственными. Однажды дон Пабло попробовал о них расспросить, но Корикойлюр ответила, что сны не запоминает. То есть сниться-то они ей снятся… наверное, но она ничего о них не помнит.

– Как так? – удивился дон Пабло. – Вот я, например…

– Не знаю.

– Удивительно!

– Может быть.

Эта попытка провалилась так же, как и все другие попытки проникнуть сквозь пустоту.

Вечером десятого дня пути, когда дорога шла уже ощутимо вниз, а в воздухе появилась несвойственная высокогорью влажность, дон Пабло и Корикойлюр сидели у костра. Они только что поужинали и теперь молчали. В свете костра белки глаз Корикойлюр казались красноватыми: прежде дон Пабло этого эффекта не замечал, но теперь смотрел и любовался. А потом просто – по какому-то наитию – притянул Корикойлюр к себе и поцеловал. Сначала робко, почти по-детски, почти невинно: ожидая, какой будет реакция. Корикойлюр ответила так же: почти невинно, почти по-детски, робко. Но ответ был! И тогда дон Пабло поцеловал по-настоящему. И ответ получил настоящий! Открыл глаза – он и сам не заметил, как они закрылись – и посмотрел в полуприкрытые глаза Корикойлюр. Они по-прежнему отливали красноватым, но всё изменилось. Во взгляде не было пустоты: были одуряющие нежность и желание. Черты лица тоже изменились:

– Munani 6 6 Люблю… (Здесь, раньше и дальше – кечуа). …

Услышал произнесенное шепотом дон Пабло.

– Khuyani 7 7 Хочу… …

Миссионеры, наводнившие разрушенную Империю, с остервенением боролись за «нравственность» коренного населения. Им поперек горла стояли женские «платья», являвшие собою простой кусок полотна с прорезью для головы, сшитый по бокам от талии до подмышек, но оставлявший свободными бедра и ноги. А если учесть и то, что женщины не носили даже подобия нижнего белья… Миссионеры бесились, но введение европейской одежды шло тяжело. Вот и Корикойлюр была в традиционной для ее народа рубашке.

Дон Пабло чувствовал запах. Самый прекрасный запах из всех, какие он когда-либо знал. Его рука сама, без всякого участия воли, легла на бедро Корикойлюр. А дальше возникло желание узнать этот запах лучше, запомнить его навсегда. Словно осознавая это и поощряя, Корикойлюр откинулась на спину, раздвинула ноги, приподняла их и обхватила ими шею дона Пабло, а потом протяжно застонала, едва дон Пабло принялся ее ласкать. И закричала, когда через несколько минут дон Пабло взял ее.

Никогда прежде дон Пабло не знал ничего подобного. Весь его предыдущий опыт рассыпался в прах. Показался таким ничтожным, таким никчемным, таким пустым, что оставалось диву даваться. А позже возникло еще одно желание. Дон Пабло снял с Корикойлюр сандалии и принялся целовать ее ступни. Брал в рот каждый пальчик, проводил языком между ними, осторожно массировал пятки, тоже испытывая прежде ни разу не ведомый восторг. Это было настолько чудесно, что останавливаться не хотелось. Маленькие ступни Корикойлюр тонули в его ладонях, манили к себе, давали счастье познания еще одного свойственного любимой женщине запаха.

– Hayk’apas qhari ama much’aran chakiykuna 8 8 Никто еще не целовал мне ноги… …

Корикойлюр заставила дона Пабло остановиться.

– Тебе не понравилось?

– Ancha! 9 9 Очень! – Глаза Корикойлюр сияли. – Icha ñuqa khuyani! 10 10 Но я тоже хочу!

Она, полностью обнажаясь, стянула через голову рубашку. В свете костра ореолы вокруг сосков ее груди и сами соски казались шоколадного цвета – под цвет волос.

– Ты прекрасна!

Корикойлюр уложила дона Пабло на спину и сама взяла его.

Дон Пабло стискивал зубы, чтобы не кричать во весь голос от безумного наслаждения – такого, какого он тоже никогда не знал. Он то закрывал, то открывал глаза, то сжимал пальцы в кулаки, то клал ладони на бедра Корикойлюр, то видел ее лицо, то не видел вообще ничего, даже когда глаза были открыты. Кровь неслась по его венам, взгляд застился, в голове мутилось настолько, что от связных мыслей не осталось даже обрывка. А когда всё кончилось, и он, ощутив на губах поцелуй, широко и уже не жмурясь открыл глаза, ему почудилось, что небо осыпается на него звездами. Звезды горели ярко, срывались с мест и падали, оставляя за собою длинные светящиеся хвосты. Видя такую красоту, он принялся загадывать одно желание за другим. Его не смутило даже то, что Корикойлюр, посмотрев на небо, нахмурилась:

– Para quyllurkuna 11 11 Звездопад (буквально – «дождь из звезд»). …

Он не знал, что в верованиях разрушенной Империи падающие звезды были дурным предзнаменованием.

– Хочу…

Корикойлюр ладонью зажала ему рот:

– Ama rimanki! 12 12 Молчи!

Дон Пабло моргнул. Доселе едва уловимо красноватый оттенок белков глаз Корикойлюр стал четким и почти багровым. Это могло быть иллюзией из-за света костра, но почему-то дон Пабло так не подумал. Ему стало не по себе. По коже побежали мурашки.

– Что случилось? – шепотом спросил он.

– Urmanku quyllurkuna.

– Что?

– Падают звезды, – перевела Корикойлюр и внезапно заплакала.

Причину слёз дон Пабло так и не понял, но сами слёзы вывели его из состояния испуганной оторопи. Он уложил Корикойлюр подле себя, завернулся вместе с нею – впервые за всё время пути – в один плащ и, чувствуя тепло ее тела, стал нежно целовать глаза, не давая слезинкам течь из них и стекать по щекам. Постепенно Корикойлюр успокоилась. По ее ровному дыханию дон Пабло понял, что она уснула. Может быть, опять без сновидений. А может, и со снами: яркими и приятными. Дон Пабло провел рукой по шоколадным волосам, пристроил голову Корикойлюр себе на грудь и вздохнул, еще раз посмотрев на великолепное в не прекращавшемся звездопаде небо. А потом и сам закрыл глаза и тоже уснул – в осознании того, что свершилось нечто великое и богоподобное: в осознании счастья.

Утром в Корикойлюр ничто не напоминало о ночном плаче. Она со снисходительной улыбкой и без всякого стеснения смотрела на дона Пабло, корчившегося в ледяных струях горного ручья, и время от времени подбадривала его каким-то словами. Дон Пабло не понимал их, хотя о смысле догадывался. Он знал, что инки, объединив множество народов в одну Империю, дали этим народам не только общий для всех язык, но и множество собственных даже не столько обычаев, сколько привычек. Одной из таких привычек была гигиена, выражавшаяся в обязательных ежедневных купаниях. Там, где встречались горячие источники, строились настоящие бассейны. Но в большинстве случаев приходилось ограничиваться холодной, часто ледяною водой таких же горных ручьев, в одном из которых прямо сейчас и корчился дон Пабло. Испанцы, впервые столкнувшись с таким «обычаем», были поражены. Поражало и то, что обычай сохранялся даже спустя столько лет после крушения. Дон Пабло тоже поражался, но под насмешливым взглядом Корикойлюр послушно лез в ледяную воду и мылся, мылся, мылся… и матерился – отчаянно, но с надеждой, что уж этих-то словечек Корикойлюр точно не понимает!