Владимир Саморядов - Аксолотль и статуэтка превращений. Часть первая

Заскрипела подпружиненная калитка. Дремавшая в кустах неопрятная собачонка, носящая глубокомысленное и философское имя Спиноза, лениво подняла голову, пару раз вильнула хвостиком и опять закрыла глаза – свои, лаять нет причины. Во двор вошел Вильям.

– У тебя щека в солидоле, – сказал он вместо приветствия.

Илья потер щеку ладонью, но только размазал смазку сильнее.

– А, – махнул он беспечно рукой, – потом умоюсь. Ты лучше помоги двигатель на раму поставить.

– Я чистый, – напомнил Вильям.

– А мы аккуратно.

Ребята осторожно подняли лежавший отдельно двигатель и поставили его на раму. Илья взял ключи, стал привинчивать двигатель большими болтами. Вильям внимательно наблюдал за этой работой, над чем-то размышляя.

– Я знаешь что придумал? Давай на твою машину компьютер поставим.

– Обойдемся. Знаешь, Вильям, у себя дома ты компьютер можешь даже на унитаз поставить, но моя машина не заслуживает такого издевательства.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Вильям, но в его больших серых глазах промелькнуло разочарование.

Пару раз тявкнул Спиноза. Во двор вошел Женя Горский, держа в руках небольшой круглый аквариум с водой, в которой лениво шевелилось какое-то бледное животное.

– Это кто? – Заинтересовался Вильям.

– Аксолотль, – ответил Женя.

– Кто-кто?

– Аксолотль, личинка тигровой амбистомы.

– Если это личинка, то кто такая сама тигровая амбистома? Бабочка? – Вильям с некоторой брезгливостью разглядывал розовато-белое создание, лениво плавающее в воде. Кроме четырех лап и хвоста животное имело длинные перистые жабры, торчащие по краям головы, и если бы не необычный цвет и эти жабры, его можно было бы принять за огромного, перекормленного тритона.

– Тигровая амбистома – это мексиканская саламандра. – Пояснил Женя со значением и потряс банку. Вода в банке колыхнулось, и личинка тигровой амбистомы недовольно взмахнула хвостиком.

– Так-так, понятно. Очередное пополнение зверинца?

– Нет. Это Оксанке Сильверстовой подарок на день рождения.

– Ты бы ей крысу подарил, – сдавленным голосом предложил Илья. Он лежал на своем автомобиле в сложной, изогнутой позе, пытаясь закрутить гайку в узком пространстве между двигателем и сиденьем.

– Да, крысу, – подхватил предложение Вильям. – Простую серую крысу. Поставил бы крысоловку в сарае – могу свой сарай предложить – положил бы туда сыру. Наловил бы кучу крыс, а самую большую и зубастую отнес бы Оксанке в подарок. И не тратился бы на этого.… Как его…?

– Аксолотля. – Подсказал Женя. – Крысу, конечно, можно. Восторг бы этот подарок вызвал большой.

– Шумный, – вставил Илья.

– Вот именно. Шуму было бы много, все бы гости разбежались. Но крыса – это как-то несолидно. Крысу Оксанка сама может поймать.

– А саламандра, по-твоему, солидно? – Спросил Илья. – Или ты думаешь, если ты падаешь от восторга при виде какой-то ползающей гадости, и все остальные падать должны?

– Ну почему же? Оксанка аквариумных рыбок держит, – возразил Женя.

– Но не лягушек, – сказал Вильям.

– Это не лягушка.

– Все одно – земноводное.

– Подари ей своего полоза, – предложил Илья, справившийся наконец с непослушной гайкой.

– Полоз покамест мне и самому нужен….

– Ладно, – заключил Вильям, – пусть дарит свою лягушку. Дареному аксолотлю в зубы не смотрят. А у него, кстати, есть зубы?

– Не заглядывал, – ответил Женя.

– А надо бы, – веско заметил Вильям. – Вдруг станется, что это никакой не аксолотль, а молодой крокодил. Укусит, чего доброго, Оксанку.

– Все одно, лучше, чем крыса, – проворчал Женя.

Он отнес банку в деревянную беседку, с двух сторон обросшую сиренью, и поставил на стол. Животное в банке беспокойно зашевелилось, забило хвостиком.

– Да, – вспомнил Женя. – Вы афишу не видели? К нам краевой музей с выставкой приезжает. Новые археологические экспонаты из могильников и прочее.

Женя взгромоздился на деревянное резное ограждение беседки и уселся на нем, держась за столб, подпирающий навес.

– Нужно сходить, – сказал он, – просветиться.

– И так поведут, – угрюмо ответил Илья. – Всех школьников погонят.

– Может и не погонят. Билет пять рублей стоит. В наше кризисное время школа денег может не найти.

– Ладно, сходим, – согласился Вильям. – Когда выставка открывается?

– Завтра.

– А у вас пять рублей найдется? – Спросил Илья. – У меня таких капиталов нет.

Женя и Вильям переглянулись.

– Ну что, ссудим нашему безденежному? – Спросил Вильям.

– Ссудим, – согласился Женя, – а то останется непросвещенным в наш просвещенный век.

Над улицей прокатился пронзительный детский вопль. Еще какие-то двадцать лет назад просвещенный гражданин посчитал бы, что это очередной пионер-герой попал в очередные застенки гестапо и теперь подвергается там расчленению:

– Выдай, маленький мерзавец, где скрываются партизаны!

– Не скажу, дяденька фашист. Пионеры своих не выдают!

Однако ни Илья, ни Вильям, ни Женя никак не прореагировали на этот вопль, да и все прочие, живущие на этой улице, не спешили вызывать «скорую помощь» и милицию, чтобы спасти несчастного ребенка. Все давно уже привыкли и не пугались. Такие вопли неслись над улицей ежедневно: от рассвета до заката, вне зависимости от погодных условий, времени года, политической ситуации в стране.

Вопил Леша Бякин, юное создание восьми лет от роду, и вопил не по причине получения тяжелого увечья. К слову сказать, от полученной им травмы не пострадал бы и хлипкий таракан, но Леша Бякин любое покушение на душу, тело и нервную систему воспринимал как вселенскую катастрофу и выл, выл, выл…, тревожа дворовых собак.

Там, где овраг выходит прямо на улицу, рассекая ее на две половины, стоит дом Бякиных. Вернее, это пара детей, Саша и Леша, носили такую фамилию. Мама их звалась Альбиной Мазлумян, а фамилии стариков, бабушки Муни и деда Степана, соседи не знали и по привычке называли их тоже Бякиными. Видимо, фамилия стариков звучала очень неприлично, раз они ее скрывали.

Фамилию главы семейства соседи запомнить не успевали: уж очень часто Альбина Степановна меняла избранников жизни – в год по несколько раз. Путались с именем очередного папаши и сыновья, и чтобы в очередной раз не ошибиться, называли их просто: Дядь. Если успевали запомнить, присовокупляли к слову имя – дядь такой-то.

Альбину застать дома было крайне сложно – она была очень занятой женщиной и все время решала свои семейные проблемы. Вечер и ночь она обычно проводила с друзьями, а днем отсыпалась. На работу или службу не ходила – какая работа, когда столько семейных проблем? Но иногда у нее просыпались творческий зуд и желание трудиться, и тогда Альбина отправлялась странствовать по бескрайнему евразийскому пространству, именуемому когда-то Страной Советов. Обычно для таких целей Альбина становилась проводником железнодорожного вагона или кассиром передвижного цирка.