Дэвид Лазба - Сквозь ненависть. 11 кругов ада

– Хватит ныть! Придет она! – Ворчал он.

– А вдруг не придет? – Сквозь слезы тихо спрашивал я.

– Придет! – Шипел он. – Куда денется?

Но он не мог мне помочь, никто не мог мне помочь. Я просто плакал и все. А когда приходила мама, я чувствовал неимоверное облегчение…

Так продолжалось весь год. Учиться не получалось из-за страха остаться одному. Я не мог додуматься, что если вдруг мама меня бросит у меня есть брат, который учиться в моей же школе и всегда можно пойти к нему.

Соседке по парте надоели мои истерики и слезы, она начала меня, в прямом смысле, мудохать. Учебниками или кулаками. Ее звали Настя, и она была похожа на животное (смесь кролика с медведем). Мало того, что она избивала меня, так еще и пакостила: рисовала в моей тетрадке, отнимала и ломала карандаши. Однако, она помогала мне переключаться. В моменты, когда она меня докучала, я переходил от страха и слез к ненависти.

Учительница не замечала того, что мне не дают покоя, а сам я ничего не рассказывал: ни дома, ни в школе, нигде. Не хотел быть «ябедой».

Один раз я попытался ответить на ее пакости. Когда она очередной раз колотила меня, я вырвался и отбежал от нее на полметра, сказав:

– Ты толстая тварюга! Считаешь себя девочкой? Да ты животное!

Она взорвалась слезами, а я обрадовался, подумав, что нашел оружие против этого громадного чудовища, но не прошло и пяти секунд, как она, рассвирепев, налетела на меня и принялась изувечивать своими здоровенными лапами. К счастью, это было на перемене, и друзья помогли мне. Они оттащили медведицу, а я тем временем поднялся и дал деру в сторону мужского туалета – это было самое безопасное место в школе для мальчиков.

Все уроки напролет я думал об игрушках и доме, а еще я не переставал плакать. Бывало, когда эта Настя жутко выводила меня, я переставал плакать и начинал мечтать о том, чтобы сделать ей что-то плохое. Изо дня в день мне приходилось смотреть на ее толстые, непропорциональные конечности. Ногти у нее были грязные, а пальцы обгрызенные до крови. Я не мог смотреть на это без отвращения. Она до того меня достала, что я представлял будто резко вонзаю нож ей в руку, и она начинает орать, умоляя меня высунуть его, а я кричу ей в ответ: «Будешь еще доставать меня?! Будешь!?»

Я по-настоящему ее ненавидел и школу тоже возненавидел, и учительницу так же, но подсознательно. Я пока не осознавал всего этого.

Любовь Георгиевна вечно мне делала замечания из-за какой-то ерунды. Меня это жутко раздражало. Я понял, что то милосердие, которое я поначалу разглядел в ее глазах – фальшивка.

Еще меня выворачивало от домашней работы. Я бы и не делал ее вовсе, но мама заставляла и каждый день перед школой давала мне напутствия. Каждый день одно и то же:

– Слушай учительницу, не болтай и не отвлекайся! – Говорила она. – И не плачь! Я приду за тобой после третьего урока. Если чуть-чуть опоздаю ради Бога не плачь! Я тебя не брошу!

На переменах ребята взахлеб рассказывали друг другу, как они хорошо провели время после занятий. О том, как играли в мяч и в догонялки, и про то, как кушали мороженное, травили себя чипсами, вливали в рты дешевую газировку. А я вечно не доигрывал со своими ровесниками. В школе самая большая перемена шла пятнадцать минут, этого, конечно же, не хватало для того, чтобы хорошенько наиграться. На улицу меня не выпускали. Только если с братом, но его вечно не было дома. Он-то свободно гулял со своими новыми друзьями, и маленький Август ему бы только мешал.

Медленно, но верно учебный год подошел к концу. Нам в дневниках вырисовывали оценки и у меня, к маминому счастью, не оказалось ни единой четверки.

– Мой сын круглый отличник! – Хвасталась всем она.

Я был счастлив, что год закончился, и впереди ожидалось прекрасное, солнечное лето, много мороженного и отдых.

Прекрасное лето закончилось, а я набрался новых сил и готов был идти «в бой».

На второй в моей жизни школьной линейке я чувствовал себя намного увереннее, чем в первый раз. Уже знал свой класс, и у меня было два друга.

Началась учеба, и мое место по-прежнему было на последней парте с этой медведицей. Понятия не имею по какой причине меня не пересаживали, но к счастью она переключилась с меня на другого мальчика. Он сидел впереди нас, его звали Степан. У него были большие вечно обветренные губы, сальноватые черные волосы и зеленые глаза. Ему чертовски подходило это имя.

Настя била меня в бок и говорила: «Смотри!», а затем делала какую-то мерзость Степану и ждала, что я на это скажу. Чаще всего я выдавал липовый смешок. Приходилось. В основном она доставала большую козявку из носа и швыряла ему на голову. Козявка цеплялась за волосы, и он весь день ходил с ней на голове. Как-то раз я попытался сказать ему об этом, но она остановила меня и пригрозила: «Расскажешь – убью!». Ну, я и молчал, собственно, в тряпочку. Мне проблемы были не нужны.

Вскоре мама перестала приходить за мной после школы, она устроилась на работу, и я был вынужден оставаться на после урочные занятия, которые назывались «продленка». Не самое лучшее место, к тому же, ее проводила не моя учительница, а какая-то старуха, которой, казалось, было лет сто.

Оставаясь там, мне приходилось обедать в школьной столовой. Это было пыткой для меня. Меньше всего на свете я хотел жевать бледную котлету с недоваренным рисом и запивать скисшим компотом. Но, к великому несчастью, меня заставляли. Насильно пихали в рот здоровенные куски котлеты и риса.

– Я не могу больше! – Лепетал я, с набитым ртом.

– Ты должен съесть все! – Орала старуха.

От такой еды мне становилось очень плохо – болел живот. Я пережевывал эту гадость и задавался вопросом: «За что?»

Приходя домой, первым делом я начинал жаловаться на «продленку». Обычно меня выслушивал Тимон, так как он приходил домой раньше меня и кроме него никого больше не было.

– Меня заставляют делать там уроки! И кушать гадкую еду! – Возмущался я.

– Дурак, делай там уроки, а дома не будешь их делать! – Твердил он. – И еда там нормальная!

– Нет, не нормальная! Гадкая еда! Тухлятина! Если ее есть – можно умереть!

– Я жру и не умер же еще! Ты просто брезгливый до невыносимости, как баба!

Но даже девчонки уплетали ту еду за обе щеки, а меня при одном только ее виде выворачивало.

Потом я звонил маме и говорил то же самое, что и брату.

– Потерпи, представь, что это твоя работа. – Говорила она.

Но невозможно так представлять. За работу дают деньги, которые можно тратить на всякую всячину, а за это ничерта не дают.

Целыми днями, после занятий, я смотрел мультики, играл игрушками и делал уроки. Игрушки у меня были самодельные. Всегда. Не потому что мне не покупали новые, а потому что мне не нравились магазинные. Я любил играть человечками, у которых двигаются все конечности, но таких было мало, а если и были, они двигались туго, и играть ими неудобно. Тогда я находил дома старых кукол-девочек моей мамы, отрывал им ноги, руки и в эти отверстия вставлял конечности других игрушек, только мужские и которые хорошо двигались. А чтобы инородные конечности не выпадали, я приклеивал их скотчем, и они неплохо держались. Потом брал маркер и рисовал им усы, бороду, брови. Словом, я превращал их в мужчин, но мне было все равно, как они выглядят – красиво или страшно. Главное, чтобы было удобно и не мешало моей фантазии. Все игры у меня были про мафиози и бойцов. Я представлял, что снимаю голливудский фильм. Обычно я «снимал свой фильм» с самого начала, рассказывал про главных героев, развивал события поэтапно, как в настоящем кино. Иногда мне было неинтересно все обыгрывать, но меня мотивировала та мысль, что если я сразу перейду к интересным сценам – фильм не удастся, и его никто не будет смотреть. Не знаю почему я так думал, и самое главное зачем так делал? Но иначе я просто не мог. Либо так, либо никак. Просто играть и наслаждаться – для меня было бессмысленно. Я воображал зрителей и критиков – это меня сдерживало, чтобы не взорваться и не начать играть в свое удовольствие. Зато, когда я доходил до желанных сцен, где были перестрелки и драки, я наслаждался и смаковал этими моментами, переигрывал их по нескольку раз, стараясь превзойти предыдущие «сцены» и думал: «Вот это будет кино. Шедевр…», и после каждой игры, я давал название этому «фильму». Я даже пародировал голоса этих странных переводчиков, зажимая нос двумя пальцами и говоря что-то наподобие: «Война – это жизнь» или «Джонни Франческа против Винни Горфитто».