Олег Нечаев - Особое задание

Морозов.

Все твердые отходы человеческой жизнедеятельности замерзали еще на лету, не собираясь, естественно, равномерно распределяться по полезному объему ватерклозета. Получалась своеобразная пирамида из экскрементов, быстренько выпершая наружу из толчка. Двери в заведение перестали закрываться и, вскоре, сама надобность в них отпала. Представьте себе дощатый туалет с открытыми дверями и смерзшейся горой из некоего материала, в котором поутру вырубались ступени. К каждому такому заведению стояла очередь из сотни, полторы страждущих людей, счастливчик вскарабкивался по ступеням под потолок туалета, раскорячивался там и делал свое дело. Затем, при попытке спрятать сокровенное обратно в одежду, терял остойчивость и скатывался, на голом заду по ступенькам, под оглушительный хохот толпы. Катание с горок – национальная русская забава, едри её в корень. Стоит добавить, что у каждого общежития, примыкая к одной из стенок, выросла, до крыши, горка желто-зеленого цвета. И из чего она образовалась? Вот ведь вопрос. Туалеты, конечно, отремонтировали, куда же без них деться? Впечатления остались. А последствий этой эпопеи, по весне, я уже не застал. Не вынесла душа поэта. Уехал я.

Ну, и к чему это я?

А, да…

Пока народ с работы ещё не вернулся, как мог, обустроился я на новом месте. С комендантшей, симпатичной, молодой женщиной, познакомился. Матрац, простыни получил, кровать занял. Инструкцию мне прочитали, о правилах поведения в общежитиях советского типа. Из этой инструкции следовало, что водку пить строжайше возбранялось, сигареты курить: ни-ни, женщин легкого, а также среднего и тяжелого поведения не приводить ни под каким предлогом. Сорить, готовить пищу, отправлять естественные надобности в ванную, установленную в умывальной комнате, тоже было нельзя. На душе моей значительно прояснилось и полегчало. Приятно, все-таки, что ни говори, жить в культурной, не захламленной всякими дурными привычками, человеческой среде. В седьмом часу вечера, хлопая входными дверями, в общежитие потянулся рабочий народ. Появились и обитатели комнаты, в которой мне предстояло вжиться в статус бывалого северянина. Длинный, белобрысый Колек, работавший сварщиком на основном направлении трубопровода Уренгой-Помары-Ужгород, и башкир Мунир, со сломанной рукой, которую он, по пьяному делу, засунул, ненароком, в изолировочную машину. Пока познакомились, да поговорили о том, о сем, время подоспело к одиннадцати часам, и мы засобирались отбиваться. Ведь завтра первый рабочий день на новом месте. Что-то там он принесет, и как-то там нас примут? Потушили свет, и я уснул сном праведника, намаявшись за день от всевозможных треволнений.

Спи, моя радость, усни…

В доме погасли огни…

Спи, моя радость, усни…

Проснулся я оттого, что кто-то включил свет и сел на мою кровать. Тут же визгливо заиграла гармонь, и пьяный, фальшивящий голос начал горланить какие-то разухабистые частушки. Оторопело продрав глаза, я обнаружил за столом весьма живописную компанию. Человек пять, или шесть, кто с голым торсом, кто в одних майках, расписанные татуировками по всему живому пространству тела, уже под изрядным шафе, играли в картишки и, по всей видимости, на деньги. По центру стола высилась бутыль с неизвестной жидкостью, которую, время от времени, разливал по стаканам гармонист с черной, густой бородой. Разговор шел о том, кто, где, когда и в каком статусе, обретался на зоне.

– Я был козырный – Бия себя в могучую грудь, орал гундосо человек, одного взгляда на которого хватило бы, чтобы довести до инфаркта среднестатистического, советского человека.

– Чё ты пургу гонишь? Козырный… Это, что за масть такая? – Возражал ему огромный детина, держа в исколотом перстнями кулачище малюсенький, граненый стаканчик.

– Говорю тебе, козырный… Чё, не врубаешься?

– Да я то врубаюсь… Может это ты с малолеткой попутал? А, Гнус?

– Да ты сам рамсы попутал… Говорю тебе, козырный…

– Ну, ну… Ещё скажи, в джокерах ходил. Мы маляву на зону кинем, пробьем, в каких ты козырных ходил.

– Это кто меня пробивать будет? Уж не ты ли?

Признаюсь, хотя я и не робкого десятка, подобная обстановка меня шокировала. Сна, как не бывало. Отвернувшись к стене, я лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в разговор, смысловой нагрузки которого я не понимал и наполовину. Не знаю, сколько времени длилась эта вакханалия и когда, в котором часу ночи они разошлись, но проснулся я наутро, напрочь разбитый.

– И как часто у вас такое повторяется? – Задал я вопрос Муниру, имевшему тоже, далеко не блестящий вид.

– А… Почти каждый день.

– Каждый день? – Я присвистнул.

– Ну, не в нашей комнате… А, вообще, каждый день в какой-нибудь из комнат.

– А они, что, не работают?

– Работали раньше… Потом их повыгоняли. Они все сиделые. На Большой Земле у них никого нет, поэтому ехать некуда. А зоны здесь рядом. Они отсюда – в зону, из зоны – сюда.

– Так жить же невозможно так. Это что ж? После работы не отдохнешь?

Мунир неопределенно пожал плечами и мы разбежались, каждый в свою сторону. Я направился искать пункт общепита. Огромное, унылое здание, с надписью «Столовая» уже всем своим внешним видом аппетита не нагоняло. Заняв очередь в хвосте длиннющего, человеческого серпантина, минут через пятнадцать я выскреб из стопки подносов один, скользкий, с объеденными краями, и водрузил на него несколько тарелок с этажерки раздачи. Расплатившись у кассы и осознав, что каждодневное посещение этого заведения, вряд ли скажется благотворно на состояние моего бюджета, я, с трудом, приткнулся пятым корпусом на столик, рассчитанный на четыре персоны. Вызвав, тем самым, громкое недовольство уже сидящих за ним. Но деваться мне, с моим подносом, было совершенно некуда. Все столы были заняты. Пришлось дожидаться, пока где-нибудь не освободится место. Вообще-то, как-то логично было бы предположить, что подобные неудобства должны, хотя бы, компенсироваться качеством приготовленных блюд. Ничуть не бывало. Столовая и тут, не особо, по этому поводу, заморачивалась. Отхлебнув несколько ложек первого, я понял, что это пойло никакого отношения к заявленным в меню щам, отношения не имеет. Отвратительное варево. Отодвинув тарелку в сторону, я попытался проглотить что-то, лежащее на тарелке со вторым. Ва-а… Как же нужно не любить свою профессию и ненавидеть род людской, чтобы из первичных продуктов состряпать нечто, напоминающее и по виду, и по запаху массу, уже побывавшую в человеческой, прямой кишке! Не рискуя сравнивать вкусовые качества этого блюда с уже обозначенной массой, поскольку не располагал, слава Богу, таковым опытом, внутренне я эти продукты уравнял. И есть не стал. Покинул я столовую, не солоно хлебавши, зато с облегченным карманом и твердой убежденностью, что эта ситуация потребует своего разрешения уже в ближайшие дни. Ну не могу же я, в самом деле, совсем обходиться без пищи?