Alex Linkevich - Источнику стало известно. Без грифа секретности

Зная об этом, Автор не только не решился бы заглянуть в эту уютную гостиную, но и не приближался бы к самому Гштааду километров на пять-восемь.

Однако, не заглянув сейчас в гостиную и не послушав, о чём говорят собравшиеся, мы многого не поймём из того, что ждёт наших героев.

Заглянем и послушаем.

Спиной к столику, опираясь на него локтями, вытянув ноги далеко вперёд, сидел БАНКИР. Из примет – тёмные очки, в углу рта постоянно тлеющая сигара.

Вокруг стола расположились на резных стульях: МОНГОЛ – смуглый человек с бритым черепом, каменными руками и железными нервами;

ЛЁХА – молчаливый здоровяк со стеклянными глазами, под дорогим пиджаком синяя футболка с вывязаными морскими узлами;

ПЕЛИКАН – сутулый, крайне худой, на голове седой ёжик, во главе стола, напротив входной двери.

На мягкой софе устроились любители уюта:

АНТИКВАР – большой, грузный человек с постоянно улыбающимся лицом;

МАХНО – сухой, чернокудрый, круглые очки и цветной шёлковый платок на шее делали его похожим на художника;

ИВАНЫЧ – далеко в возрасте, но в движениях быстр, щёки были прорублены морщинами, породистый нос, свитер, брюки и туфли – белые.

Пеликан опирался руками в край стола, разгружая и поддерживая, таким образом, поломанную сутулую спину. Засипел сердито:

– Берлога у тебя, Иваныч, как изба старовера.

– Почему это? Деревяшки што-ли эти… – Иваныч обвёл взглядом интерьер своего шале.

– Ты, Пеликан, не в Туруханске, в Альпах сейчас! – это Антиквар подал голос со своего места.

– Понятно, что заграница, – вновь засипел Пеликан. – А, вот, брёвнышки то наши, русские!

Пеликан залаял сухим кашлем, вытер слёзы. Присутствующие почтительно ждали. А он продолжал гнуть свою патриотическую линию:

– Листвянка, она ведь только в России произрастает!

Махно давно знал этого «патриота» и начал уже опасаться, что важный разговор может перейти в коллективное исполнение народных песен.

– Господа, господа, время… Ну, давайте уж ближе к делу! – поторопил он собравшихся.

– И то! – согласился с ним Иваныч. – Руслана ждать не будем?

Он посмотрел через стол на Монгола, изобразив бровями вопрос.

– Звонил, – Монгол ответил быстро и объяснил доходчиво. – Он ещё в Базеле. Херова лавина на дорогу сошла!

– Ладно, – решил Иваныч. – Как говориться – семеро одного не ждут!

Он повернулся в сторону столика с бронзовой красавицей, разлёгшейся на его поверхности, посмотрел через него в угол, где дымилась сигара, и где поблескивали в конусе света носки лакированных туфель.

– Давай, Банкир, твой выход! – пригласил он сидящего в углу.

– Да я отсюда, Иваныч, пару слов… – куда, действительно, Банкиру торопиться? Он повернулся к столику, придумывая, как бы пристроить сигару, и пристроил её на край стола.

– Значит так, братва, молодые наши таланты, смена, так сказать, доломала шифр моего дедушки. Прочитали-таки, его записки!

– Во! – заколыхался на мягкой софе Антиквар, его улыбка распахнулась до ушей. – Я же говорил – не зря ребятишек в Англии учим!

– Да, да… – согласился с ним Банкир. – Ученье – свет, и так далее!

Махно в нетерпении поправил платок на шее, поторопил:

– Давай, Банкир, давай, брателло! Про дедушку! – он даже наклонился вперед, навстречу тому, что хотел, ну очень хотел услышать. – Ну, что он там, в натуре, написал про золотишко?

– Кстати, братва, пока не начали о золоте, – перебил его Монгол – Договоримся сразу, что объявление в газеты давать не будем, справимся своими силами!

За белой каменной стеной Софийский собор, стоящий на высоком крутояре, сиял золотом всех своих куполов. К собору притулились несколько одно- и двухэтажных домов, хотя и был среди них один, похожий на тюрьму, в три этажа. Чем дальше от собора, тем – дома ниже, а грязь – жиже. Поздняя осень!

Город каменный, предводительствуемый собором, нависал над городом деревянным, над первым в Сибири театром, над домами купцов и судовладельцев, в которых родились Менделеев и Ершов, где творил композитор Алябьев.

Батюшка-Иртыш лениво отражал в своих осенних, свинцовых водах и крутояр, и собор, и прочия-разные городские строения.

К тому месту, где ещё совсем недавно, только-что прошедшим летом, стояла пристань для пассажирских пароходов под названием «ТОБОЛЬСКЪ», к невысокому берегу седого Иртыша, приткнулся острым концом своего узкого корпуса, так называемым форштевнем, небольшой пароходик, длиной метров тридцать, или чуть больше, с чёрным корпусом и серой рубкой.

По чёрному фальшборту были тщательно прописаны белые буквы названия «Обь». Маленький пароход временами шипел сердито, совсем как взрослый, ни с того ни с сего выпуская струйки пара из совершенно неожиданных мест. Пульсировала струя извергающейся из борта воды. Будто поршневой насос откачивал воду из неглубокого трюма.

Высокая мачта одиноко и глупо торчала перед серой надстройкой, но настоящий моряк, тот сказал бы сразу что-то вроде: – Ребята, этот пароход – произведение настоящих мастеров – кораблестроителей, и не надо про его невзрачный вид и малые размеры. Не тот случай! Точнее, тот самый случай, когда не размер имеет значение, а мастерство судостроителей. Вот, только десять лет прошло как чертило под названием «Титаник» пошёл ко дну посредине Атлантики, а каков был размер, какие обводы! Казалось бы, не то, что на льдину, на остров среднего размера наедет этот «Титаник» – и конец острову! А, посмотрите – нарвался на серьёзную льдину, на айсберг, и – ага! Глупый айсберг – а что там, в этом айсберге, один лёд, остался целым, а блестящая вершина человеческого разума и творения на начало двадцатого века, пароход «Титаник», со всеми его богатырским размерениями – на дне.

Отвлеклись и запомнили – размер не имеет значения! В судостроении это аксиома.

У правого борта пароходика стояла баржа с углём, насыпанном тремя невысокими конусами. Ну, как невысокими – не по колено, конечно, в два роста человеческих. Всего, в этих трёх угольных конусах, угля для пароходного котла было припасено, пожалуй, месяца на три – четыре.

В небольшую избушку – надстройку на корме баржи солдаты, больше похожие в своих чёрных шинелях на матросов, затаскивали с вязкого илистого берега какие-то тюки, ящики, вязанки берёзовых дров, толстопузые бочки, создавая полное впечатление того, что старый пароход в паре со своей немолодой подружкой – баржей затеяли весьма рискованное, для этого времени года, предприятие.

Со стороны эта надстройка казалась почти настоящей, такой знакомой и милой сердцу русского солдата, деревенской избушкой. Даже дымок над невысокой трубой курился совсем по-домашнему.