Alex Linkevich - Источнику стало известно. Без грифа секретности

Полон был зал ожидания аэропорта «Берёзово».

Ожидания чего? Наверное, её – Погоды. Её, матушку, её – царицу небесную, ждали около сотни пассажиров, плотно обосновавшихся во всех углах и проходах, вдоль стен тесного помещения.

«Зал ожидания», это уж так, Автор, по широте душевной и доброте, от себя добавил. В этом аэропорту был только один зал – и ожидания, и прилёта-вылета, он же кассовый и досмотра. Буфет при нём – тут же. К вечеру в буфете всё съедалось и выпивалось. Особо озадаченные ожиданием и пониженным содержанием алкоголя в крови граждане бегали по хрустящему снежку, за полтора километра, в ближайший и единственный в посёлке круглосуточно работающий магазинчик.

Отоварившись, выпивали, закусывали всю ночь, а зимние ночи здесь – дли-ин-ные, бежали опять за добавками, по очереди. Знакомились, если незнакомы были до этого, что, впрочем, было большой редкостью. Даже самый легкий, поверхностный взгляд отмечал, что люди, собравшиеся здесь, если и не были родственниками, то, по крайней мере, были хорошими знакомыми и даже – добрыми друзьями.

Первое, что приходило в голову попавшему в зал ожидания – что здесь расположился табор кочевой, цыганский табор, в северном, конечно, исполнении. Одежда и обувка, всех возможных цветов и фасонов. Расшита у многих бисером и украшена орнаментом, каждая закорючка и изгиб которого рассказывала о владельце всё. Кто он и откуда. И, что важнее – откуда предки его, к какой фратрии принадлежали.

Люди в орнаментах собирались в отдельные стайки, вели себя вольно, на окружающих внимания не обращали, разве только – стреляли острыми глазами по сторонам и по «чужакам» в европейской одежде. Сидели и лежали на чём попало. Пить – почти не пили, если говорить о напитках фабрично-заводского производства.

«Сухой закон», однако! Что ели? Да всё, чем успели запастись до наступления зимы. В основном, это балычок янтарный, крупными пластами нарезанный да длинные, похожие на ремни, полоски вяленой оленины.

Те, что не в мехах национальных, делились, в свою очередь, на две группы. Первая формировалась из приехавших с Большой Земли во времена «освоения недр» и потом, во времена «приватизации недр». И повзрослевшие их дети. Одеты они были богато, со вкусом, мехов, в денежном исчислении, на них меньше, чем золота. А золота – самая малость золота была, так, для поддержания колорита. Сидели эти старожилы на пластиковых чемоданах с иностранными надписями. Пили дорогой коньяк из маленьких рюмок-крышек именных фляжек. Говорили, в основном, об очередном финансово-политическом кризисе или о женщинах из последнего курортно-романтического лета.

Вторая группа «европейцев» золотом вообще не блестела. А из мехов на них были лишь шарфы, круто скрученные и изрядно засаленные. Эти искатели приключений, глубоко засунув помороженные руки в карманы курток из кожзаменителя, жались к трубам водяного отопления, проложенным почти у самого пола. Вдоль них и лежали, или полулежали эти славные представители племени бродяг, распространяя вокруг себя запах дешёвой парикмахерской. Под собой, или за собой, прятали тощие рюкзачки. Разговаривать начинали только после того, как находили в трижды заштопанных карманах мелочёвку на флакон одеколона, «Тройного» или «Шипра». На закуску были у них только ржаные сухарики, коричневые «Кольца кальмара», да рукава засаленных курток.

Отсидев и отстояв всё, что только можно отстоять и отсидеть за трое суток, Андрей переходил от одной группы к другой, раздумывая – к кому бы прибиться, пристроиться к поедающему время разговору. Северные люди чужих в свой меховой круг просто так не принимали. Они замолкали, смотрели на подошедшего мужчину с явной готовностью помочь советом, но, не дождавшись от него вопроса, отворачивались.

Андрей не обижался, отходил, высматривал в зале таких же, как он одиночек. Журналист не может жить без общения, и он остановился, в конце концов, перед черноголовым мужичком, сидевшим особняком, на сильно вылинявшей шкуре оленя.

Тот держал в руках открытую бутылку с зеленовато-жёлтой жидкостью, время от времени делая маленькие глотки. Ставил бутылку на бетонный пол зала ожидания, брал с расстеленной газетки толстый кусок янтарного балыка, обсасывал и откусывал тремя оставшимися во рту зубами очередную порцию истекающей жиром рыбки.

Остатки закуски, на кожуре, в солдатский ремень толщиной, откладывал не торопясь, с достоинством, блаженно щурясь, оглядывался по сторонам и вновь тянулся рукой, с пальцев которой капал янтарный жирок, к заветной бутылке.

Андрей, приметив в смуглых руках аборигена кусок благородной рыбы, вдруг вспомнил свой последний вечер там, на Большой Земле, свою подругу – балерину с золотистой кожей длинных ног, свой хрустальный бокал, в котором так часто пенился хмельной напиток, свой диван, на котором они предавались радостям жизни. Все вместе, втроём. Он, Катька и пиво с рыбкой (считались за одного участника).

Боль и обида жестоко схватили его за горло, замерло дыханье, закипела в углу прищуренного глаза слеза. Почему, но почему всё так? И, собственно, за что? За то, что даже не рассказал, а попытался рассказать людям о деяниях, с позволения сказать высокого полицейского начальника.

И эта попытка едва не стоила ему жизни, хорошо, друг известил о готовящейся провокации, сулящей от десяти до пятнадцати и успел Андрей «эвакуироваться» чёрт его знает, в какую глушь, он ещё не разобрал, что к чему в этой исторической сибирской глубинке.

Застучали злые молоточки в висках, закипела кровь, сдобренная адреналином, зрение начало туманиться и руки сжались в крепкие кулаки. Неизвестно, в какую криминальную форму могла выплеснуться ярость, внезапно обуявшая Андрея, но к жизни его вернул мягкий говор сидящего на шкуре пьяненького мужичка.

А тот, наслаждаясь легкими житейскими радостями, вдруг увидел стоящего перед собой мужчину со сжатыми кулаками и яростным взором, будто обращенным в Смерть. Тёткой с сельхозинвентарём мужичка не напугаешь, но не в традициях истинных северян оставлять человека в беде. Тут уж не нужны даже курсы доктора Литвака, ну, для того, чтобы понять состояние человека.

– Эй, дядя, будешь? – спросил улыбчивый мужичок Андрея и протянул ему бутылку.

Андрей вздрогнул, вернулся в настоящее, увидел перед собой бутылку. С удивлением прочитал чёрные буквы на зелёной этикетке: «Керосин осветительный», и, естественно, не мог удержаться от вопроса:

– Самогон? – он даже наклонился к мужичку.

– Что? – в свою очередь, мужичок, не понял вопроса.

– Самогон, говорю? Сам гнал? Зелёный почему, травку добавлял? – вопросы человека, только что вернувшегося к жизни, звучали резко в этой, почти домашней атмосфере зала ожидания.