Людмила Басова - Свидетельница

Сейчас она убирала спальню и думала о том, насколько мама беспомощнее ее во всем, что касалось домашнего хозяйства. Многих элементарных вещей она просто не умеет делать. Но ни за что не признается в этом. Только дела, загруженность, работа… Сама-то Зойка уж если возьмется, то все у нее в руках горит. Правда, берется далеко не всегда, но сегодня дом сверкает чистотой. Отодвигает шторы и удивляется: какой разыгрался солнечный, ясный день.

Хрусталь переливается веселыми бликами, весенний воздух заполняет квартиру.

Альфа неожиданно вскакивает со своего коврика, с визгом несется к двери, тычет мордой в задвижку. Это, значит, вернулся папа, так бурно она никого не встречает. Зоя берет из рук отца цветы.

– Смотри, вспомнил!

– Я и не забывал. А почему ты не в школе?

– Только что пришла. Последнего урока не было.

Папа окидывает взглядом квартиру.

«Интересно, – думает Зойка, – спросит он, когда же я успела убраться или нет? Нет, не спросил. Он меня боится», – с удовольствием отмечает девочка. Подходит, целует отца в щеку.

– Ну, давай придумаем, чем гостей потчевать будем? Ты уже ведь освободился?

Кивает головой, потом в раздумье произносит:

– Пить наши гости будут?

– Еще как. Ты что, не знаешь, как чиновники любят на халяву тяпнуть?

– Зоя, ну и выражения у тебя. И потом – ты-то откуда знаешь?

– А то я маминых гостей ни разу не видела! В общем, так: делаем закуски всякие и разные и печем торт, если до него, конечно, дойдет.

Они надевают фартуки, и на кухне кипит работа. Руки у обоих ловкие, быстрые, и вообще сама подготовка к праздничному столу – это их праздник. Они почти не разговаривают, но почему-то именно в эти минуты Зойка испытывает к отцу необъяснимую нежность.

Однажды она спросила:

– Пап, вот когда я была совсем маленькой, ну, там всего шесть, восемь месяцев, скажи, ты варил мне манную кашу? Вот именно ты, а не мама, да? И кормил из ложечки, правда?

– Да, – теряется папа. – Да, кажется, именно так и было. А что?

Ты ведь не можешь этого помнить?

Зойка смотрит на него и качает головой:

– Помню…

В семь часов они сидят за накрытым столом. Белоснежная скатерть, хрустальные рюмочки, вилочки-ножички. Еда пока на кухне, но все готово, разложено, только внести торжественно и все дела.

В половине восьмого Зойка не выдерживает, хватается за телефон.

– У нас комиссия по делам несовершеннолетних, – шепотом говорит в трубку мама. – Я совсем забыла вас предупредить. Так что и гостей не будет. Разве кто из комиссии…

Зойка перебарывает раздражение:

– Хорошо, мама. Мы вас ждем вместе с комиссией.

Приходите обязательно.

В девять, наконец, приходят, усталые, взбудораженные. Мама растрогана до слез, лезет в сумочку за платочком. Зоя усмехается – у мамы в сумочке не бывает носового платка. Все что угодно – кипы бумаг, протоколов, записных книжек… Поворошив бумаги, мама подносит пустую ладонь к глазам, тыльной стороной ладони промокает ресницы.

Зойка рассаживает гостей.

– Прошу вас! Мы так старались!

Гостей немного. Заведующий районо Михаил Иванович, инспектор райисполкома по делам несовершеннолетних Светлана Александровна и молодой мужчина в милицейской форме с погонами капитана. Он почему-то больше всех смущается:

– Так неожиданно… Товарищ Варнеева, можно сказать, скомандовала: «Все ко мне…»

– Спасибо, что уважили… – Зоя подносит одно блюдо за другим, почти не поднимая темных густых ресниц.

Пепельные волосы разделены на прямой пробор, заплетены в одну косу. Платьице синее, в белый горошек, с отложным воротничком. Затем садится чуть поодаль, не влезая во взрослые разговоры.

Дальше идет как по писаному. Все восхищаются салатами, спрашивают рецепт. Зоя терпеливо объясняет. Гости переходят к чаю. Папа сидит как король. Глаза его, такие же серые, как у Зойки, с тем же ободком темных ресниц, распахнуты тепло и приветливо. Волосы, тоже пепельные, волнятся над высоким лбом, на затылке вьются колечками. Зоя однажды слышала, как смачно сказала в магазине продавщица вслед отцу: «Хорош мужик!». Во время чая он уже два раза выходил на кухню, как догадывается Зойка, еще принять коньячка. В третий раз с ним вышел капитан, а затем и заврайоно, за столом явно не допили.

Светлана Александровна ела печенье, торты с удовольствием, хоть и жеманничала. А когда откинулась на кресло, вытирая салфеткой пальцы в шоколадном креме, изрекла:

– Да, Екатерина Васильевна! С таким тылом можно отдавать себя работе.

Вот с этой ее фразы и перешел разговор в деловое русло.

Зойка думала о своем, лишь изредка безразлично ловила фразы:

– Семьдесят семей неблагополучных. Почти все – неполные…

В пяти случаях пьет мать… А подростки сейчас все по подвалам. И пьют там, и вообще черт знает, чем занимаются. Да, время, конечно, тяжелое, переходное так сказать. Но разве нам было легче?

И лишь когда разговор зашел о бараке, чуть насторожилась. Отец тоже спросил:

– Что за барак?

Спросил, лишь бы поддержать разговор, но Светлана Александровна пояснила:

– Там когда-то учителя жили. Всех давно переселили, а строение все не снесут. Теперь там настоящий рассадник…

«На кого она похожа? – соображала Зойка. – Ага, конечно, на Лию Ахеджакову, когда та играет восторженных дурочек».

– Ну, а что молодежь сама думает о своих проблемах? – спросил заврайоно. Голова у него лысая, но крупной, хорошей лепки, глаза почти не видны под нависшими веками, выражение их не поймаешь. Зойка понимает, что из всех здесь сидящих он самый умный, и что ее, Зойку, он тоже видит и понимает как-то иначе, чем все.

– Я вот думаю, как Светлана Александровна на Лию Ахеджакову похожа.

Светлана Александровна поперхнулась, поджала тонкие губы. Не хочется ей быть похожей на Ахеджакову. Понятно, артистка не из красавиц.

– Нет-нет, – быстро говорит Зойка, – я ошиблась. На Татьяну Доронину, точно! – Добавила: – Когда та была молодой, конечно.

Капитан рассмеялся, но тут же спохватился, смутился, деланно закашлялся. Усмешка едва заметно тронула губы заврайоно, а взгляд еще больше спрятался, ушел вглубь.

Папа взялся за гитару:

– Бросьте вы все о работе. Не надоело?

Запел Окуджаву:

– «Давайте говорить друг другу комплименты…»

Хорошо поет папа. Но уж очень под Окуджаву, даже интонации те же. Зойка однажды сказала ему, он обиделся: «Но ведь это его песни!» – «Но ведь поешь их ты!» – возразила она.

Вот так и посидели, потом разошлись. Мама сидела разомлевшая, и это выражение тепла и умиротворенности не шло к резким ее, всегда скованным внутренним напряжением, привыкшим к озабоченности чертам лица. Папа был просто счастлив: его так много хвалили, так восторгались тортами, игрой на гитаре, песнями. Зойка почувствовала, как знакомая волна то ли злой отваги, то ли отчаянной тоски вновь поднимается в ней, теснит грудь.