Людмила Басова - Свидетельница

– Папа, – спрашивает она, – будем убирать со стола?… – Поднимает чуть побелевшее лицо, ждет, когда отец посмотрит на нее, и договаривает: – Или ты еще повезешь прогуливать свою суку?

– Зоя! – кричит мама. – Что за выражение! Как тебе не стыдно!

Зоя поворачивает к ней удивленное лицо:

– Ты что, мама? Вполне литературное слово. Помнишь, у Тургенева…

– Причем тут Тургенев! Я просто не понимаю, почему пятнадцатилетняя девочка должна пользоваться таким выражением да еще в отношении своей домашней собаки, у которой, в конце концов, есть имя.

Зоя вздыхает:

– Да, действительно… Я как-то не подумала… Прости, мамочка.

Папа молча собирает чашки со стола. Альфа прислушивается к разговору, склонив набок тяжелую голову. Приятной прогулки сегодня не будет, это она поняла. А все остальное уже не ее, собачьи, сложности.

Первый урок – литература. Анна Сергеевна, собирая тетради с сочинением, чуть задержалась возле Зои:

– Варнеева, после уроков зайдите в учительскую.

Зоя пожала плечами: «Пожалуйста!» Сочинение о лишнем человеке Онегине она написала, к уроку – жизнь и творчество Гоголя – была готова. Что нужно Унылой поре? А здорово ее Зойка окрестила сразу после того, как услышала из ее уст пушкинское: «Унылая пора! Очей очарованье…»

Было действительно что-то унылое во всем ее блеклом облике, в некрасивой и немодной одежде, в старческой, не по годам, походке, но самым унылым и печальным на небольшом, узком личике казался длинный нос. А вот глаза василькового, невылинявшего цвета, как в насмешку, просто прекрасны.

Были моменты, когда Зойке казалось, что она любит эту женщину, что та почему-то близка ей. Но она тут же начинала яростно противиться этому чувству. Анну Сергеевну любили в классе все, вот уж этого-то себе Зойка позволить не могла – быть как все. Она вошла в учительскую с независимым видом и, по своей привычке глядя прямо в глаза, доложила:

– Я вас слушаю…

Васильковые глаза учительницы, напротив, словно стеснялись чего-то, смотрели то вниз, то в сторону.

– Идем, Зоя, проводи меня, посидим по дороге в скверике, там и поговорим.

Устроившись на скамейке, она долго молчала. Тяжелую сумку с тетрадями пристроила рядом, облокотилась на нее, вытянув ноги, обутые в подростковые дешевые туфли.

Далее произошел у них не очень связный разговор.

– Зоя, – спросила учительница, – у тебя все в порядке?

– А что у меня может быть не в порядке, Анна Сергеевна? Вот только мама приболела…

– Зоя, я вчера была на этой комиссии. Там решалась судьба пятиклассника Руслана Амирханова, брата твоей одноклассницы Нигины.

– А что с ним такое, Анна Сергеевна?

– Я потом расскажу тебе. Хотя ты могла бы знать, если бы интересовалась своими одноклассниками. Но я не о том.

– Ах да, о маме! Не удержала я ее дома. Как вспомнила она про эту комиссию, так и все.

– И потом, твоя манера глядеть прямо в глаза…

– Разве это плохо? Нас всегда учили: честный человек должен смотреть прямо в глаза тому, с кем говорит.

– Наверное, я не очень честный. Мне, например, неловко смотреть тебе в глаза.

– Странно…

Учительница и впрямь смотрела куда-то вниз, чертила тупым носком на земле зигзаги.

«За что я люблю ее? – думала Зойка. – За что? За ее Пушкина? За «унылую пору»? За то, что ей сейчас так за меня стыдно?…»

Расслабившись, потянувшись к ней душевно, она и сама подалась вперед, почти коснулась плечом плеча учительницы, острым обонянием почувствовала застоялый запах, которым пропитывается одежда людей, живущих в редко проветриваемых помещениях, запах одиночества, и, сжавшись в комок, отпрянула. Через минуту-другую, справившись с комком в горле, с чем-то давящим в груди, Зоя уже говорила:

– Не люблю старых учителей. Вы не обидитесь? По-моему, их надо на пенсию отправлять, как балерин, до сорока лет. Вот вы, Анна Сергеевна! Что касается классиков, вы, конечно, все знаете. Только классиков-то сейчас молодежь не читает. Ну, если только по программе. Мы компьютерные девочки и мальчики… Нам что-нибудь поинтереснее, посовременнее. А знаете, у нас в классе никто не прочел «Как закалялась сталь» Островского, а я прочла – по совету мамы. Вы ведь все делали жизнь с Павки Корчагина, ну, ту самую, которую прожить надо так, чтобы не было мучительно стыдно… Потому вам всем не стыдно быть такими бедными, да? А нам не хочется, нам будет стыдно. И вообще, как фанатик может быть идеалом? Такой, как Павка или Овод. Видите, «Овода» я тоже читала. Я начитанная девочка.

Глянула на учительницу – та сжалась, как от удара, но остановиться уже не могла, ее понесло:

– Несовпадение идеалов, отсюда вечный конфликт отцов и детей, так ведь, Анна Сергеевна? И музыку вы нашу не понимаете, и песни, и танцы…

Анна Сергеевна чертила носком зигзаги, низко наклонив голову. Зоя теперь видела только коротко стриженный седой затылок да покрасневшие, ставшие малиновыми маленькие круглые уши.

Так они помолчали неловко, неуютно. Затем Анна Сергеевна поднялась и пошла. Шаг у нее был широкий, мужской. Зойка попыталась представить ее моложе, в туфельках на каблучках, с легкой, завлекающей, небрежной походочкой, и… рассмеялась. Затем, повинуясь какому-то порыву, догнала учительницу, потянула к себе тяжелую сумку с тетрадями и, почувствовав сопротивление, потянула сильнее.

– Мы же договорились, я вас провожу. И потом, Анна Сергеевна, что же там, в семье Нигины? Я, может, как вы сказали, действительно не очень интересуюсь одноклассниками и чего-то не знаю. Но Нигина?! Одна из лучших учениц. И братик ее такой раскормленный, такой ухоженный…

– Родители расходятся.

– Неприятно, конечно. Но эка невидаль! У нас в школе этих, как выражается моя мама, неполных семей…

– Вчера на заседании решили ходатайствовать перед судом о том, чтобы Нигина и Руслан были оставлены на воспитание отцу.

– Ого! Это уже интересно. Она что же, мать, пьяница?

– Да нет же, нет! – Лицо Анны Сергеевны сморщилось, и Зойка испугалась, что она сейчас заплачет. Но она справилась и заговорила торопливо, с неожиданной горячностью: – Мать Нигины чудесный человек, только беззащитный, совершенно беспомощный пред своим мужем. Тому нужен развод, но развод такой, чтобы он был во всем прав. Чтоб дети – с ним и дом – ему. Ну, как новый русский. Хотя он и не русский, – запуталась учительница. – Но не в этом дело. Просто мать Нигины, она же без детей погибнет…

Анна Сергеевна всхлипнула.

Они стояли перед четырехэтажным домом. Видимо, здесь жила Анна Сергеевна. Зойка ждала паузы, чтобы распрощаться, но учительница, взяв ее за руку, уже тащила вверх по лестнице, с горячностью, почти бессвязной, твердила:

– Как это подло, как низко и мерзко…