Анатолий Музис - Кто приходит первый. Из рассказов геолога

Ремонт крыши

Савин Порфирьевич строго придерживается своей веры и так же строго блюдет культовый обряд. Кушают они каждый из своей посуды, перед каждым кушаньем кладет двуперстный крест, воду из кадки посторонним брать не разрешается. Хозяйка сама подает воду ковшиком, причем наливает воду так, чтобы не касаться мирской посуды. Как-то ночью мы засиделись у свечи, а хозяйка уже спала. Я попросил подать воды девочку. Она встала, вымыла руки и лишь тогда подала. Курить у них в избе нельзя, готовить у них в печке тоже нельзя, как и доставать воду из колодца не колодезным ведром.

Сын Савина Порфирьевича, наш хозяин, Тарас Савинович, тертый и хитрый крестьянин. Он, видимо, довольно долго жил на миру и порой не прочь отойти от обряда, например, в постную среду и пятницу скушать скоромное. Он и с нами-то ел из одной посуды. Его сыновья, Петр, Василий и Иван, люди уже новой формации. Старший, Петр, живет с дедом и соблюдает обряды, но побывал на фронте, повоевал и был контужен. Сейчас он работает пасечником Михайловского колхоза (кстати, вся их семья, кроме деда, состоит в колхозе). Средний сын, Василий, тоже воевал, отслужил пять лет во флоте, видел белый свет и Японию, а у себя на корабле был комсоргом. Он не соблюдает обрядов и потихоньку от отца курит.

Замыкает фамильную лестницу по мужской линии сын Петра, внук Тараса Савиновича и правнук Савина Порфирьевича – мальчик Гриша. Он еще стреляет из духового ружья и смотрит на мир из-за загороди заимки, но, может быть, это именно ему доведется водить пароходы от Северного Ледовитого океана к Каспийскому морю через воды Большого Каса.

Дорога к истокам Большого Каса нам теперь становится ясна. Вернее, нам становится ясно, что туда нет никакой дороги, но на самом Касу живут «жители», как их здесь называют, и это уже хорошо. Значит можно будет кое о чем порасспросить.

Прилетает самолет. Первый раз он долго кружится, то над нами, то в стороне и, не найдя посадочной площадки, улетает. Снова связываемся по рации с базой, уточняем свое местонахождение и опознавательные знаки. И вот самолет на заимке. Выгружаем овес, Хлеб, масло, сахар, сгущенное молоко. Готовим вьюки. Завтра с утра в путь к истокам Каса.

И вот наш караван, после прощального завтрака и жаркой баньки, снова вступает в тайгу. Василий идет впереди, указывая отряду направление. Двое с топорами расчищают дорогу лошадям. Я и Ананьев немного задерживаемся, чтобы еще раз попрощаться с гостеприимными обитателями заимки. Они всей семьей вышли проводить нас и стоят, как на фотографии: Савин Порфирьевич в середине, по бокам сыновья и внуки, а впереди правнук Савина Порфиръевича шестилетний Гришутка. На будущий год Гришутку пошлют в Енисейск в школу, и – кто знает! – не ему ли доведется завершать то, чему наш маршрут был только началом?

Десять дней мы прорубались по тайге и продвинулись только на двадцать пять километров. Тропа заросла, все завалило буреломом, а тесы заплыли смолой настолько, что даже Василий с трудом отыскивал их. Но хуже всего было с лошадьми. Их было семь. Высокие и крупные кавалерийские кони оказались совсем непригодными к таежным переходам. Смотреть, как они мучились, было тяжело. Выручали нас маленькие выносливые «монгольские» лошадки, которые как будто и не замечали трудности пути.

Якутская «монголка»

Так и идем. За десять дней – двадцать пять километров. Нет дня, чтобы что-нибудь не случилось. То рубимся целый день и к концу оказывается, что прошли всего полтора-два километра, то пол дня ищем потерявшийся затес, то опять целый день вытаскиваем лошадей из болота или гатим их. А сегодня одна лошадь пала. День начался было очень хорошо. Вышли мы тоже сравнительно рано, в пол десятого. Дорога была хорошая, березнячком. В логу сделали две хорошие раскопки, настреляли рябчиков. И, вдруг, на четвертом километре падает лошадь. Она все время доставляла нам немало забот. Каждое болотце, каждая рытвинка как бы притягивала ее. С нее сняли весь основной груз, оставив только два тючка, приспособленные так, что их можно быстро сбрасывать и одевать. И вот эта лошадь сегодня застряла опять. Только на этот раз у нее не было ни малейшего желания даже попытаться встать. Мы ее пробовали бить, подкармливали овсом, тащили за хвост и на веревках, ничего не помогало.

"Кавалерийские" лошади

А тут увязла еще одна лошадь, оставленная без присмотра. Пришлось первую лошадь оставить. Сняли с нее груз, седло, вынесли все это вперед, за болото, а сами стали вытаскивать вторую лошадь и выводить остальных. Наконец вторую лошадь вытащили, вывели на сухое место и стали совещаться. Решили выйти из болота, заночевать, а утром вернуться и посмотреть, что с ней. Может быть отлежится. В это время подошел Василий. Он уходил вперед разыскивая затес и расчищая тропу. Он решил попробовать поднять ее еще раз. Он, Ананьев и Терешин остались, а мы с караваном пошли дальше. По дороге я подумал, что может быть понадобится моя помощь и повернул обратно. Смотрю, они идут и ведут лошадь. Ананьев мне потом рассказывал, что Василий подошел к лошади, взял ее за ноги и перевернул на другую сторону, после чего она сразу встала. Мы пошли догонять караван, как вдруг на совершенно сухом и ровном месте она упала опять. Мы стояли и смотрели на нее и нам было ясно, что дальше идти она не сможет.

– Чем ей мучиться, лучше кончить ее, – сказал Василий.

Ананьев колебался, но дело было ясное.

– Кончай, – сказал он.

Василий вскинул ружье. Ананьин и Терешин отвернулись. Лошадь лежала вытянувшись вдоль тропы, безучастно глядя куда-то в пространство. Грянул выстрел. Лошадь дернулась, отбросила передними ногами и вытянулась, оскалив зубы. Она вся была окутана дымом выстрела. Пуля пробила ей голову. Мы молчали. Настроение было тяжелое.

Ужин в этот вечер походил на «пир во время чумы». Сварили четырех рябчиков и копылуху, заправили суп рисом и пережаренным луком. Распили пол литра спирта. Настроение какое-то смешанное, с одной стороны тяжело от гибели лошади, с другой облегчение – больше она нам мешать не будет.

Утром тронулись дальше и, хотя лошади больше не падали, продвигались все же очень медленно. К вечеру 21-го сентября, наконец, вышли на реку Прелую. Ананьев ожил. Он очень нервничал последние дни, так как тропа не совпадала с показаниями карты и он уже начал предполагать, что мы сбились на какое-нибудь ответвление охотничьей тропы. Тем более, что у реки нам встречалась уйма ловушек на белок и колонков.