Евгений Коршунов - Наемники

Поляк уже много раз пытался перебраться в какой-нибудь отель, но Петр не отпускал его: Войтович болел. Стоило ему поесть чего-нибудь острого или сделать глоток-другой спиртного, как на другой день у него распухала нога или рука, покрываясь красными зудящими пятнами.

Вера заставила его сходить к врачу — Войтович упирался до последнего, пока она сама не села в машину и не отвезла его к известному на весь Луис англичанину.

В то утро Войтович проглотил последние пилюли, выданные англичанином, но предписанный ему курс лечения не дал никаких результатов — странная болезнь не отступала.

Весело заявив об этом, он протянул свою чашку Вере, разливавшей ароматный кофе.

И в этот момент у входной двери позвонили. Звонок был резкий, пронзительный…

— Я встречу, — встал из-за стола Петр. — Это, наверное, газеты…

За стеклянной дверью стоял солдат в белом мотоциклетном шлеме, в больших белых перчатках с раструбами, опоясанный широким белым ремнем.

— Мистер Николаев? — спросил он строго и, не дожидаясь ответа, вынул из-за раструба перчатки желтый пакет, протянул его Петру. Потом достал из нагрудного кармана какую-то квитанцию: — Распишитесь…

Петр расписался. Посыльный спрятал квитанцию в раструб перчатки, козырнул, щелкнул каблуками и пошел по дорожке к воротам, у которых стоял мотоцикл.

Петр взглянул на плотный желтый конверт с типографским грифом: «Глава военного правительства Гвиании». И два слова: «Секретно», «Срочно».

Разорвав конверт, Петр вынул листок голубоватой бумаги, на котором выстроились в аккуратные ряды крупные красивые буквы, написанные незнакомым почерком: «Дорогой Питер! Очень хотелось бы увидеться, и как можно скорее». Подпись: «Нначи».

Вера и Анджей встретили его настороженными взглядами: слишком долго задержался у двери. Что-нибудь случилось?

Но Петр поднял конверт над головой и весело помахал им:

— Завидуйте! От самого главы военного правительства майора Нначи. На «ты» и запросто приглашает поболтать о том о сем…

Он небрежно бросил конверт на стол.

— Мы не виделись с ним с той самой ночи…

Петр хотел было сказать: «…когда нас чуть не расстреляли», но осекся: никому он не рассказал, что происходило в ту ночь, казавшуюся ему теперь нереальностью, неправдоподобным кошмарным сном.

Но сколько раз с тех пор он вновь и вновь оказывался во власти снов о той ночи! Он вновь сидел вместе с подполковником Прайсом в холле его запущенного холостяцкого дома… И опять врывался возбужденный Нначи, и в руках Сэма плясал автомат… Потом они ехали к генералу Дунгасу… Нагахан вел их на расстрел… Буш [1]был черен, ночь гремела выстрелами и разрывалась криком… Он бежал, и ветви хлестали его по лицу… Петр просыпался — Вера трясла его за плечи. Лампочка-ночник — бригантина с раздутыми парусами — отбрасывала фантастическую тень на стену. Ровно гудел кондиционер, и струи сухого холодного воздуха шевелили тяжелые шторы.

— Не надо много есть на ночь, — назидательно говорила Вера. — Ужин отдай врагу.

Глубокий вдох — и остатки сна исчезали, лишь во рту оставалась горькая сухость.

— Следующий ужин я непременно отдам врагу, — старательно шутил Петр. — Честное слово!

Но через несколько дней сон повторялся — каждый раз с новыми деталями, когда-то навечно зафиксированными сознанием и теперь показываемыми крупными планами, как в кино: стариковские пергаментные губы Прайса, полуоторванная пуговица на мундире генерала Дунгаса, полное ненависти лицо Нагахана.

И опять Нначи толкал его в темноту буша и кричал: «Беги, Питер!»

…Утром, когда Прайс и Сэм нашли его спящим у лесной речки и привезли домой, он сказал Вере, что ночевал у Прайса — из-за стрельбы, поднявшей ночью весь город, старый полицейский не отпустил его домой.

Вера с осунувшимся после бессонной ночи лицом только покачала головой:

— Позвонил бы… хотя бы…

— Но ведь военный переворот… Телефоны отключены — это азбука для детей!

Он попытался шутливо обнять жену, но Вера осторожно отстранилась и опустила взгляд.

— У тебя своя жизнь, у меня своя. Вернее, у меня нет ничего. Ты пойми, в Москве у меня была работа, друзья. Больные, наконец, я ведь врач, столько лет училась… А здесь я живу как в клетке. Дом, сад, магазин…

— Многие о такой жизни только мечтают, — пошутил он. — А возьми англичан, американцев… У них это в порядке вещей.

— Так то же англичане и американцы…

И она пошла на кухню жарить яичницу с ветчиной, любимое блюдо Петра, завтрак, который он ел каждое утро вот уже почти десять лет.

Иногда Петру казалось, что он должен был рассказывать Вере все — и о том, как он спас от убийц майора Нначи, и о заговоре «Золотого льва», и о приключениях на дороге Каруна — Луис. Ей можно было бы рассказать, каких усилий стоила ему каждая публикация материалов Информага в луисских газетах, — ведь это его главная задача здесь, в Гвиании.

Он даже попытался заинтересовать Веру своей работой — поручил ей вести переписку и всю бухгалтерию, поддерживать порядок в фототеке. Она занималась этим добросовестно и равнодушно. Лишь однажды Петр вдруг увидел ее такой же, какой она бывала в Москве, — полной энергии, с блестящими глазами и раскрасневшимся лицом: у дочки коменданта посольства обнаружилась корь. Здесь, в Африке, это была почти смертельная болезнь. Из Лондона была немедленно доставлена вакцина, всем детям посольских работников надо было сделать прививки… И Вера превратила бюро Информага в прививочный пункт, а кабинет Петра — в свою приемную.

Она мобилизовала гвианийцев — служащих бюро, и те с важностью и видимым удовольствием исполняли при ней роль сестер и санитаров. Но корь была побеждена — и Вера опять по целым дням не выходила из спальни, читая и перечитывая старые, пахнущие сыростью журналы, которые брала из посольской библиотеки. Петр объезжал редакции, встречался с друзьями — гвианийскими журналистами, которых у него становилось все больше и больше, писал.

Вера равнодушно просматривала вырезки, которые присылали Петру ребята из Информага, — его охотно печатали.

И получалось так, что с каждым днем они знали друг о друге все меньше, все меньше находилось у них общих тем. Это было тяжело, и Питер искренне обрадовался, когда у них поселился Войтович.

Вера считала, что Войтовичу прежде всего нужно сменить климат и вернуться в Европу. На худой конец следовало бы лечь в клинику в Луисе на полное обследование.

Но Войтович отверг и то и другое.

— Если наши узнают, что я болен, меня отзовут, — просто сказал он, — а я не могу без Африки.

И Вера решила лечить его сама. Она проводила целые дни в библиотеке Луисского университета, где когда-то учился в аспирантуре Петр. У нее появились знакомые преподаватели на медицинском факультете, она получала материалы ЮНЕСКО о болезнях тропических стран.