Виктор Житинкин - Новые рассказы о прошлом

Беды, порой наваливавшиеся на кого-либо из семьи, достоянием всех не становились. Родители не выносили неприятности на семейное обсуждение, с бедой они сражались одни, ограждая других детей от лишних забот. Это была политика отца, мать же, женщина добрая, легко бы делилась со всеми семейными новостями, но боялась отца. Однако, с дочерьми-то она, видимо, все-таки делилась кое-чем. Старшая сестра, однажды, проговорилась мне, что там, в Германии, у Володи есть женщина, им не позволяют пожениться, но у них родился ребенок и Володя теперь платит алименты. Всегда восхищаюсь способностью женщин парой предложений сообщить тебе такую новость, словно ты роман прочитал. Но самое главное, что она сказала, так это то, что Володя их очень любит, но совершенно не знает, как поступить, чтобы быть вместе с ними.

Я мог предполагать о делах брата в Германии все, что угодно, но о таком даже и подумать не мог. Вот это да! Вот это здорово! Надо же, можно породниться с иностранцами и, даже, не только можно – породнились уже. Если у них есть ребенок, значит, в нем течет и наша кровь. А с другой стороны, если Володя станет что-то предпринимать, сколько будет всякого рода неприятностей! Ужас, что будет! Это понимал даже я, школьник. Достанется, если не всей семье, то уж Володе-то точно. Даром это не пройдет и просто это не закончится.

Я видел, что Володя страдает, страдали и пожилые родители. Они молчали, хмурились и отводили глаза, переводя разговор на другие темы, когда я лез с расспросами о судьбе немецких родственников. Мне очень хотелось знать, как решится этот вопрос, я настойчиво тормошил родителей, но от меня отмахивались, как от назойливой мухи и говорили, чтобы я не лез не в свое дело. И опять же, только от сестры я смог получить небольшую информацию о том, что Володе с Ренатой, так зовут немецкую женщину, что-то мешает пожениться.

Я переживал ничуть не меньше самого Владимира, я молил бога, чтобы все решилось хорошо. Перед сном, лежа в постели, я, бывало, долго размышлял об этой новой семье. Думал даже о том, где они надумают жить. В нашем городе они, все-таки, жить не будут, маловат, грязноват, да и не ахти какой красивый. Жить они будут, конечно же, в Союзе, им дадут жилье в большом и красивом городе. Они, живя большой и дружной семьей, смогут быть в гостях то в Германии, то в нашем родном захолустье. Не все же у нас плохо, у нас прекрасные леса с реками и озерами. И вот, все это благополучие по чьей-то воле не должно было состояться. Интересно, кому же мешает счастье молодых людей, любящих друг друга. Выходит, что мешает кому-то.

В семье началась активная психологическая обработка Владимира родными и близкими людьми, смысл которой сводился к тому, что «плетью обуха не перебьешь, а с властью не поспоришь», да и не век же холостяковать, жениться парню надо. Да и не будет хорошая женщина век вековать вдвоем с ребенком, давно уже, наверное, живут полной семьей. Мешать им сейчас не желательно и, возможно, что вмешательство Володи может полностью испортить им жизнь.

Такие рассуждения смутили Владимира и склонили его к тому, что он женился, а вскоре и дети пошли, мальчик и девочка. Короче, милиция и давление родственников сломали Володю. Но не меня!

С ними я все равно встречусь, сдружусь, и они все равно будут считать меня своим родственником. Не делясь ни с кем этими соображениями, я дал себе клятву, что обязательно побываю в Германии и встречусь с ними, что бы мне это не стоило. Я для себя тогда выбрал, как мне казалось, самый верный путь попасть туда – это, окончить военное училище и получить возможность служить там. В то время в этой стране находилось много наших войск. Мне казалось, что попасть служить туда не так и сложно.

Я так и поступил.

Я окончил военное училище. Во время учебы женился, у нас родилась дочь, Варвара. Служить нас направили в Германию, то есть, сбылось все, что я задумал.

Кто бы мог подумать, что так незаметно пройдут годы. Вот всего-то один год остается и за этот год нужно сделать все, что я не успел за четыре года. Нельзя сказать, что я совершенно бездействовал. Многое изменилось за это время. Я перестал остро чувствовать близость этой немецкой семьи, из-за которой так круто изменилась вся моя жизнь. Время и семья тоже сделали свое дело. Время настойчиво стирало душевные переживания, а забота о семье заставила на время забыть своих немецких родственников. Да и Владимир, во время наших визитов, никогда не вспоминал о них и я уже начал считать, что он больше не хочет ворошить «дела давно забытых дней». Тем более что мое посещение этой семьи может нарушить их семейное благополучие, которое, возможно с большим трудом создано усилием воли хрупкой женщины.

Я в душе оправдывал свою бездеятельность чрезмерной занятостью, да и большие события в моей семье переворачивали с ног на голову весь наш устоявшийся образ жизни. Одним из таких событий стало рождение нашей младшей дочери – Оленьки. Тогда шел третий год службы в Германии. Ближе к середине января Валя надумала рожать. На санитарной машине нас отвезли в госпиталь, где был и роддом. Уехав, я уже ни разу не смог посетить ее, или уже их, слишком маленьким человеком я еще был, мной можно было пренебрегать. Так и поступали старшие начальники. Но она меня никогда не попрекнула этим и лишь спустя тридцать лет, в день рождения Оленьки, сказала:

– Когда родила Олю, каждый день ждала, что ты приедешь к нам. Ко всем роженицам едут, едут. Только к нам – никто. Так плохо нам было. И тоскливо.

Спустя тридцать лет, эти слова ранили меня. Было мучительно больно. Я считаю себя очень виноватым перед женой и дочерью, но изменить это прошлое уже никак не могу.

Ну, а пока я сразу понял, о чем Володя собирается со мной говорить, ведь все шло к этому. Во время первых моих отпусков он не решался со мной заговорить о своей жизненной драме, откладывая разговор на потом, так как еще было время. Но в запасе остался всего один год службы в Германии, в течение которого я еще мог что-то узнать о семье Остофф, и Володя решился на этот разговор со мной. Ведь, на самом деле, появится ли возможность в будущем кому-нибудь из семьи побывать там и узнать хотя бы, как сложилась жизнь в той далекой немецкой семье и, хотя бы издалека взглянуть на Агнесс. Может случиться и так, что сменят они свое место жительства, канут в неизвестность, и будут вспоминаться лишь, как давний сон. Забудется ли этот сон или нет, но потеряны они будут навсегда.

Прошло много лет с тех пор, как я выслушал исповедь своего брата. Возможно, что я не все уже достаточно точно помню, что он мне говорил, а кое-что уже изменила моя фантазия, но я прошу не судить меня строго. Слова мои исходят от души, и я люблю этих милых и симпатичных мне людей.